Юрий Абдашев - У Старой Калитки

Я вскинул вещевой мешок и, поправив перевязь, которая поддерживала больную руку, зашагал пешком к дому. По пути я зашел в парикмахерскую, потом остановился возле чистильщика, чтобы подновить свои видавшие виды кирзовые сапоги, потом… Я не помню, где я еще останавливался. Знаю одно — я почему-то старался отсрочить это близкое свидание с опустевшим домом. Чем ближе я подходил к родной улице, тем труднее мне было унять волнение.

Но вот они, старые аации, а вот и калитка. Здорово же она сдала за эти годы! Забор почти весь растащили. Наверное, на дрова. Полмира погибло в огне войны, а калитка стоит. Для меня тогда это было очень важно, хотя я и не мог подозревать, что она оставалась единственным звеном, связывающим меня с теми днями, что остались позади и больше никогда не вернутся.

Нетрудно представить, что я испытал, когда вдруг услышал тихое бренчание Толькиной гитары. Это было как чудо. Я нисколько не сомневался в том, что это именно Толькина гитара. Мне был слишком хорошо знаком ее немного дребезжащий строй. К тому же струны вызванивали нашу любимую песенку о Каховке.

— Толька! — крикнул я и рванулся вперед.

Но из-за калитки вышел какой-то незнакомый юноша и, удивленно посмотрев на меня, сказал ломким баском:

— Я Сергей.

Лишь теперь я сообразил, что это тот самый Серега, Толькин братишка, который за одну соевую конфетку разрешал отпустить ему в лоб три шалабана с оттяжкой. Мы недолго говорили с ним. Я понял одно: для меня война закончилась вчера, а для моего друга два года назад, в тот самый день, когда его мать уже перестали тревожить звонки почтальона. В моем представлении солдат умирал не тогда, когда его опускали в братскую могилу, а когда переставали ждать.

Временные жильцы, вселенные к нам после смерти матери, потеснившись, уступили мне комнату.

А вечером с работы пришла Варька. Мы не сказали нт слова. Мы держались за руки и молча смотрели другу в глаза. Да, я очень любил эту девчонку, и сейчас, много лет спустя, не стесняюсь в этом признаться.

Варька переоделась, и мы отправились гулять, несмотря на начавшийся дождь. Теплый, ласкающий, он Шел с тихим шелестом, словно бы шепотом посвящал нас в свои секреты, — весенний дождь. А мы шли к парку, как в детстве, шлепая прямо по лужам. Варька всегда любила такую погоду. Новости, которые я услышал от нее, были печальными. Старого домкома во время оккупации гитлеровцы повесили на базарной площади. Гнома пристрелил из парабеллума пьяный немецкий офицер.

Мы шли рядом, чувствуя себя особенно близкими. Ведь она и я — это все, что осталось. Варька тянулась ко мне всем сердцем. Я твердо решил, что нам нельзя расставаться. Мы остановились в сквере под развесистым кленом, и я поцеловал ее в холодные губы. Впервые в жизни. Ее серые с голубинкой глаза смотрели восторженно и удивленно. Она тихо погладила мою простреленную руку.

И вдруг я понял, что во мне она видит Тольку. Варька не произнесла его имени, но так смотреть она могла на него одного. Его не было, был я — единственное напоминание о нем. Сейчас мой друг, как при жизни, стоял между нами. Мне было очень скверно, я чувствовал себя виноватым в том, что остался жив.

Дунул ветер. Старый клен отряхнулся шумно, как вымокший пес. На нас полетели мелкие брызги. Мы снова посмотрели друг другу в глаза и двинулись домой, Хорошо зная, что это наша последняя встреча.

В городе я пробыл всего несколько дней. Было совершенно ясно, что теперь мне незачем держаться за пустую комнату. Квартиранты мои были милые люди. Они все вздыхали, что квартира нуждается в ремонте. Ну что ж, пусть ремонтируют.

Я в последний раз снял свою солдатскую шинель с вешалки, прибитой в коридоре еще моим отцом. Она висела слишком низко. Когда я был маленьким, это имело смысл…

Я вышел за калитку. Теперь вся страна была моим домом, и этот дом тоже нуждался в капитальном ремонте. Я знал, что моя профессия подрывника сейчас нужна не меньше, чем в военное время. Надо было взрывать толстые стены полуразрушенных домов, чтобы на месте развалин поднялись сверкающие здания, взрывать скалы на пути новых дорог, взрывать угольные пласты, да мало ли что…

* * *

В свой город я вернулся лишь десять лет спустя. Многое изменилось здесь за эти годы. Исчезли последние следы разрушений, выросли новые улицы. Старые акации заслоняли небо.

Наша калитка все еще висела, как, впрочем, висит и сейчас, но Варька уже давно не ходила через нее. Теперь она жила в большом новом доме. У нее был свой балкон, с которого она ни на кого не плевала, и солидный муж.