Александр Поповский - Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов

Я управлял коллективом молодых и немолодых ученых, не завидовал их успехам и не присваивал себе их трудов. Слава знаменитого хирурга была более чем достаточна для меня. Время от времени становилось известно, что в моем институте проведены интересные опыты, и мне было приятно, что еще один труженик будет награжден по заслугам. Были у меня свои радости, когда весть о моей удачной операции или интересно поставленном диагнозе заставляла хирургов вспомнить обо мне.

Дурное в моей жизни началось позже. Прекрасно устроившись и наслушавшись похвал, я вскоре оказался весь занятым собой. Каждый день открывал мне новые достоинства, незамеченные прежде в себе. Восхищение сгружающих возбуждало во мне желание еще больше нравиться, еще больше вызывать похвалу. Так как этим людям нравилось мое остроумие, шутки, умение оглушать парадоксами собеседника, до всего же остального км не было дела, — я, увлеченный этим спортом, перестал заниматься собственным делом, тем единственно прекрасным, что было во мне.

Остальное довершил страх. Опасение быть затертым, забытым, обойденным другими наполнило мою жизнь тревогой и ложью и разлучило с наукой. Справедливо сказал обо мне молодой человек, работу которого я несправедливо отвергнул: «Вы не одиноки в своем консерватизме и страхе, утешьтесь, профессор, у вас прекрасное общество».

Миновал год.

Тема о противораковом экстракте, предложенная Ваниным, была включена в научный план института, и число друзей нового открытия пополнилось еще одним — Еленой Петровной. Как некогда, когда испытывался экстракт селезенки, она и сейчас беззаветно поверила во всемогущество нового средства и объявила его спасительным. Вместо Якова Гавриловича ее руководителем теперь был другой, такой же искусник и умница — Андрей Ильич.

Когда первую часть исследования закончили и раковая ткань человека, выращенная в крови домашнего животного, была готова к испытаниям, Андрей Ильич удалил из нее все, что могло стать причиной новой опухоли, — разрушил клетки и обработал кашицу формалином. В этом экстракте, кроме белков прежних тканей, было и нечто другое — то чужеродное начало, которое присоединилось к ним из питательной среды. Именно оно должно было побудить организм к самозащите, заставить его вырабатывать вещества сопротивления.

Так как экстракт мог действовать только на человека — испытание на животном ничего бы не принесло, — решено было проверить его на больном. Елена Петровна посоветовала выяснить раньше действие препарата на здоровом человеке и предложила себя. Выслушав жену, Андрей Ильич, как показалось Елене Петровне, сильно смутился. Он не возразил и даже не спросил, зачем это ей. Степанов тоже не удивился, спокойно обсудил ее предложение и почему–то посоветовал принять лишнюю дозу экстракта. «На всякий случай, — сказал он, — ведь рак не дает иммунитета». Она никогда не узнала, что Андрей Ильич и Мефодий Иванович с нетерпением ждали, когда экстракт будет готов и можно будет заняться ее лечением. В самом трудном она помогла им — они ломали себе голову, как это сделать, предложить лечение, не вызвав у нее подозрения…

Прошел еще год.

Елена Петровна много и успешно работала, болезнь как будто оставила ее. Выручил ли ее препарат Ванина, или узелок, найденный в рубце, был единственным метастазом, — мы когда–нибудь еще узнаем.

Николай Николаевич Сухов защитил диссертацию, отстоял свое утверждение, что раковые больные, оперированные под местной анестезией, выздоравливают быстрее, чем те, которых до операции усыпляли. Яков Гаврилович как–то предсказывал, что работа будет сторонниками наркоза воспринята, как вызов. Противники постараются не одобрить ее, а он, Студенцоз, вынужден будет с ними согласиться.

Предсказание сбылось только частично. Защита прошла не совсем гладко. Хирурги, склонные утверждать, что наркоз и анестезия одинаково хороши, не всегда в своих действиях последовательны. Так, в институте хирургии Академии медицинских наук не оперируют под наркозом вовсе, зато в других институтах, клиниках и больницах анестезия в меньшем почете, и больных перед операцией, особенно серьезной, как правило, усыпляют. Во фронтовой обстановке, когда сторонники анестезии и наркоза оказывались в общей операционной, примирения между ними не наступало.

Нелегко было Сухову отстоять диссертацию, противники упорно стояли на своем. Было их много, но не было среди них Студенцова.