Александр Поповский - Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов

Тут я и задумался…

Ванин склонил голову набок, и на тронутом рябинками лице разлилась широкая улыбка. Он что–то надумал, так и жди, что чем–то огорошит.

— Нельзя ли, — спросил я себя, — заставить организм отзываться на собственную опухоль, как на чужую, не позволять ему убивать себя. Нас, врачей, не удивишь подобной задачей, мы этим только и заняты. Возбуждаем слабеющее сердце, чтобы не дать ему остановиться и себя погубить, умеряем его возбуждение, прежде чем сердечная мышца не истощила себя до конца. Снижаем температуру, которая порой в своем рвении, не зная удержу, рвется к точке, за которой свертывается белок и наступает гибель. Не даем спазму сосудов — этой благодетельной реакции — вызвать инфаркт и погубить человека. Отвлекаем кровь из сосудов, чтобы они, переполнившись, не пострадали и не излились наружу. Не с возбудителем болезни мы главным образом воюем, а со слепым механизмом, столь же мало отличающим добро от зла, как отличает их сгусток крови, оторвавшийся от стенок вены и закупоривший собой жизненно важный сосуд.

Удача в институте не давала мне покоя. Там удалось смягчить отчужденность между тканями животных различных видов: опухоль мыши, не утратив своей собственной природы, жила и развивалась в чужом организме. Нельзя ли то же сделать и с человеческой? Вскормив ее сывороткой крови животного, так перестроить, чтобы она, сохранив свою собственную структуру, приобрела и нечто чужеродное? Такая ткань будет своей и чужой в одно и то же время. Введенная в больной организм, она только отчасти будет признана своей. Защитные механизмы не разрушат ее, как не разрушают собственную опухоль, зато чужеродное начало, приобретенное пребыванием в чужой среде, вызовет в организме сопротивление. Возбуждение обратится не против ткани вообще, как это бывает при подсадке опухоли другого вида, а против чуждого по своей природе ракового начала, ставшего еще более чужим. Отклик организма не изменится, если мы из осторожности вместо самой опухоли введем вытяжку из нее — белковую жидкость — из разрушенных клеток, обработанных для верности дезинфицирующим материалом.

Словно почувствовав, что он слишком много позволил себе, выступив перед аудиторией со столь скромным предложением, Самсон Иванович виновато развел руками, пожал плечами и усмехнулся. «Хватил через край, — говорила эта улыбка, — сам вижу, что перехлестнул, а вдруг верно и промаха нет?»

Аудитория сосредоточенно молчала. В конференц–зале по–прежнему стояла тишина, никто не трогался с места, словно чего–то ждали еще. Самсон Иванович объяснил это тем, что, кроме скромной, хоть и смелой теории, от него ждут простых, обнадеживающих слов, тех самых, которые, не утомляя воображение, могут стать подспорьем в повседневной практике врача.

— От меня не следовало ждать того, что мне не по силам, — как бы оправдываясь перед теми, чьи надежды он не оправдал, продолжал Ванин. — Я не ученый, не исследователь, я только — практикующий врач. На моих мыслях свет клином не сошелся, надо и прежнее продолжать… Я призываю вас обратиться к нашим друзьям по несчастью: к растениям, рыбам, пресмыкающимся, птицам и зверям лесным — не пригодится ли нам их самозащита? Они выстрадали ее в борьбе более длительной, чем наша. Как обстоит у волков и шакалов? Их родственница — собака — сильно страдает от рака. С кем, говорят, поведешься, от того и наберешься, — хозяин–то у нее человек. И еще что важно: помощником нашим должен стать народ. Надо чаще напоминать людям, что многое и от них зависит. Никакой иммунитет не устоит против вредной привычки принимать пищу горячей, нестерпимой не то что для нежной оболочки, а для привычной к ожогам руке, нельзя раздражать и обжигать пищевод и желудок водкой и табаком.

Ванин отошел от трибуны. Некоторое время он не знал, спуститься ли ему в зал или сесть за стол, и, не решившись, продолжал стоять. Яков Гаврилович потянул его за руку и усадил рядом с собой.

В продолжение всего доклада Студенцов слушал своего друга с интересом. Время от времени он оборачивался к трибуне и, уловив взгляд Самсона Ивановича, глазами выражал ему свое одобрение. Когда Ванин сел, Яков Гаврилович предложил отложить обсуждение доклада на завтра и сказал:

— Многие из вас не знают доктора Ванина, позвольте мне представить его вам.

Самсон Иванович, смущенный, поднялся, Студенцов протянул ему руку и, пожимая ее, взволнованно произнес:

— Самсон Иванович Ванин — мой друг детства, крестный отец моих кандидатской и докторской диссертаций, человек большого ума и редкого сердца.