Александр Поповский - Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов

Сухов вынул из багажника горшочек с цветком и, передавая его хозяйке, сказал:

— Редчайший зверек, исключительный, приеду, расскажу вам о нем чудеса.

Она ласково кивнула ему головой и почти шепотом произнесла:

— Спасибо.

Пока хозяйка разговаривала с Андреем Ильичом, Елена Петровна разглядела ее. Она была выше среднего роста, хорошо сложена, пышные каштановые волосы, причесанные на прямой пробор, мягко оттеняли несколько бледное, с чуть выдающимися скулами лицо. Голос у нее действительно был нежный, и слова она произносила четко и ясно. Спокойствие сквозило в ее движениях, таких же сдержанных и четких, как и речь; покоем веяло от ее лица, и больше всего его было в глазах — самом мирном царстве, куда когда–либо заглядывал человек.

Когда машина ушла и они остались одни, хозяйка протянула руку гостье и сказала:

— Будем с вами знакомы, меня зовут Анна Павловна, ваше имя я уже знаю. — Вспомнив о горшочке, который держала в руках, она с улыбкой добавила: — Николай Николаевич знает мою слабость и часто балует меня такими подарками. «Зверек» как будто в самом деле хорош, — любовно поглядывая на горшочек, проговорила она.

Хозяйка открыла дверь, пропустила Елену Петровну, и они маленьким коридорчиком прошли в большую комнату, сплошь уставленную и увешанную растениями. На столиках, полках и скамеечках заботливая рука самым причудливым образом разместила вазоны и корзинки с цветочными растениями. Их стебли и ветки свисали с потолка, лепились вдоль стен или вились вдоль окон.

— Это мой домашний сад, или зверинец, как его называет Николай Николаевич, — с нескрываемой гордостью произнесла Анна Павловна, устанавливая подарок Сухова рядом с вазоном, покрытым нежно–голубыми колокольчиками. — Больные, узнав, что я люблю цветы, просто извели меня. Всю амбулаторию и стационар заставили растениями. Мне как–то даже совестно, когда я подумаю, что они расстаются с любимыми цветами из–за меня.

Она виновато улыбнулась, и лицо ее густо покраснело.

— Вот эту горку сделал больной и ни за что не согласился взять у меня денег. Пришлось сделать его жене подарок.

Елена Петровна внимательно слушала ее и с еще большим интересом наблюдала за ней. Переставляла ли она с места на место горшочки, отодвигала ли корзинку, чтобы не мешать распустившемуся цветку, или просто глядела на своих питомцев, — во всем сквозили глубокая нежность и тепло.

— Я тоже люблю цветы, — сказала Елена Петровка, — не так, как вы, конечно. Мне и места для них не найти, и времени мало. Вы их любите по–особому, у вас с ними как будто общий язык.

Хозяйка с благодарностью взглянула на свою гостью и сразу же заговорила полушепотом:

— Мне с ними не скучно, они ведь умеют и говорить и даже капризничать. Они своенравны, как дети, одному дай одно, другому не то, а другое…

Она непринужденно обняла Елену Петровну, подвела ее к одному из своих зеленых питомцев и, указывая на него, сказала:

— Вот этот перистый цветок, лапчатый, неуклюжий и как будто суровый, — плакса. Самая настоящая плакса. Он слезами подсказывает мне непогоду: выступили на нем росинки — значит, будет дождь.

Она рассмеялась и ласково потрогала горшочек, в котором уместилось такое диковинное растение.

— А вот этот, поверьте, — живородящий…

Елена Петровна вспомнила рассказ Сухова о том, как Анна Павловна приказала завхозу открыть квартиру и вопреки запрету вселилась в нее; как она строго и даже грозно потребовала от Ванина, чтобы он не принимал ее больных, — и не поверила этому. Где уж этой милой скромнице воевать и «ставить людей на место».

— Так вот у этого живородящего цветка, — продолжает хозяйка домашнего зверинца, — без цветения и всего прочего появляются детеныши, как две капли воды похожие на него. Такой же водохлеб, как родитель. Вы, конечно, догадались, что зовут его «папирус». Своенравный, — тоном матери, распекающей озорника, произносит она, — чадолюбивый, вон у него сколько деток, а цвести не хочет. Чего ему не хватает, не знаю. Всего, кажется, ему давала, а он, упрямец, не уступает.

Она водит гостью от цветка к цветку, нежно улыбается своим баловням, упрямым и любимым, причиняющим ей столько хлопот.

«Она милая, очень милая, — думает Елена Петровна, — с ней действительно легко, забываются огорчения и заботы, но откуда эта трогательная привязанность к комнатным цветам?»

— Мы, женщины, — как бы угадав ее мысли, говорит Анна Павловна, — только тогда по–настоящему и счастливы, когда имеем возможность растить новую жизнь. У кого это — привязанность к ребенку, у кого к цветам…