Александр Исетский: Буран

Васька наяву и во сне чувствовал себя большевиком.

Знал, за какую идею идет, но в партию не вступал, считая, что это простая формальность, которую он выполнит когда-нибудь, на мирном положении. Была и еще одна причина и, пожалуй, самая главная — боялся Васька партийной дисциплины, считая, что она свяжет его по рукам.

«На фронте нужна стратегия, а в тылу пусть орудует партия, организует, агитирует, вербует...» За этими мыслями военком и застал его. Появление Корзухина напомнило Ваське нерешенный и забытый им вопрос: «Как быть с политическим контролем? Он обязательно помешает. Вообще военком полезная личность: беседы там разные, обмундирование исхлопотать, надавить на тыловые учреждения, а в обстановке боя...» Поймав на себе взгляд комиссара, Шулятиков неторопливо поднялся с земли и кинул на ходу:

— Я, товарищ Корзухин, сейчас.

Он ловко забрался на откос и юркнул под товарный состав, думая, что Кляпу и Решето надо послать в отряды Красильникова, Дубача и Щелкунца немедля, а то будет поздно.

Кроме военкома, на бронепоезде было еще двое коммунистов — Костюков и Хребтов.

Пока Васьки не было, военком обсудил с ними положение на поезде. Тройка пришла к выводу, что о намерении Васьки надо на всякий случай сообщить в штаб фронта.

Васька вернулся веселым и, попыхивая сигаретой, примиряюще выбасил:

— Ладно, Корзухин. Знаю, ты насчет приказа. Выполним. А ты бы вот что... — и, подмигнув Хребтову, он изложил Корзухину просьбу о спирте для отряда. — Все равно выльют, как отступать зачнем, а нам это дороже роты подкрепления.

— Можно будет, но только затею свою ты, Васька, брось. «Красноярец» нам еще пригодится. И, кроме того...

Шулятиков прервал:

— Знаю... опять о дисциплине и штабе. Не беспокойся: все будет, как по уставу. Да ты иди-ка к поезду, я их уговорил, а что касается меня — прости. Веришь — обида: давно ли из тайги и опять... — Шулятиков не договорил и, скрежетнув зубами, шагнул на насыпь.

Корзухин, обескураженный поспешным согласием Шулятикова выполнить приказ, не успел высказать ему своих соображений о последствиях, которые угрожают всему фронту, если бронепоезд останется. Он почему-то не верил в искренность обещания Шулятикова и предупредил об этом Костюкова и Хребтова.

— А как поступить, товарищ Корзухин, — спросил Костюков, — если эти удалые ребята все же не подчинятся приказу?

Медленно шагая между вагонами, Корзухин думал, что ему делать, если Шулятиков все-таки решится обмануть его. Остаться на поезде означало разделить не очень радостную участь. Уйти с поезда — еще хуже, это значило потерять его.

— Я так думаю, — прервал молчание Хребтов, — с поезда нам уйти никак нельзя.

— Да, да, — согласился -военком, — бросить поезд это будет дезертирство. Сменить Шулятикова? В настоящих условиях это невозможно. На всякий случай я все же съезжу к военкому броневого дивизиона, а вы тут понюхайте, поговорите, может, что и узнаете.

И он скрылся под вагоном.

Вечерняя заря медленно, словно нехотя, угасала. С притушенными огнями станция могла бы показаться мирно уснувшей, если бы не шаркающие звуки в проходах между вагонами. Тяжело волоча ноги, проходили цепи отступающих бойцов.

Комендант станции с двумя спутниками торопливо, почти бегом, обходил составы, проверяя, не остались ли вагоны с грузом. Иногда полоска света от его фонаря падала на проходивших бойцов, и тогда можно было видеть угрюмые, упорно-сосредоточенные лица.

Скоро снялся и медленно поплыл к зеленому огоньку семафора состав порожняка. Следом за ним, волоча непомерно длинную тесьму вагонов, пошел другой. К двенадцати часам покинул станцию последний состав, линии путей оголились, и только напротив станции чернело длинное тело бронированного «Красноярца». Паровоз густо чадил и изредка выталкивал клубы пара. Они медленно обволакивали холодное чудовище и таяли.

По обе стороны поезда незримо ходили в сумерках часовые, и казалось, что «Красноярец» безлюден, потерял силу движения и в бессильной чугунной ярости грозит кому-то остывшими стволами из мертвых бойниц.

В час ночи «Красноярец» тяжело вздохнул, выпихнул клубы дыма и искр, дрогнул и подался в сторону ушедших эшелонов, но вдруг неожиданно дернулся назад, и из-под щита, прикрывавшего вход на паровоз, на перрон станции выпал человек.

Поезд скоро сгинул в темноте, а человек медленно поднялся на руках и, обессиленный этим напряжением, снова упал, зло ругаясь: «Тайгачи проклятые...»