Александр Исетский: Буран

— Ото всех товарищей сказываю — пыткой язык не развяжешь. Единомышленно так народ порешил. Что хочешь делай. Так ли говорю, братцы? — крикнул Омелька в темень подземелья.

Из каменных галерей, как из труб, хлынул и ударил приказчику в уши стоголосый гул:

— Не откроемся!

— Все равно где сгинуть!

— Пусть сам Акинфий к нам сойдет!

Из глубины подземелья поднялась грозным стоном песня:

Втянув голову в плечи, приказчик взгремел связкой колючей, отошел от кованого переплета двери. Не оборачиваясь, из-за угла галереи крикнул:

— Господь бог скорей сойдет к вам, разбойники, нежели я, али сам Акинфий Никитыч! Окаянное отродье! Погибель на вас!

В отсвете ручного светца долго еще колебалась на стене, разрастаясь, огромная черная тень.

— Афанасий Егорыч! А нас-то! Нам-то отопри! — кинулись к дверям заплечные мастера и стражники.

«Отопри!» — громко повторило эхо под низкими сводами.

— Что же это такое! Афанасий Егорыч! — взревел Гаврюшка-заплечный. — С кем же ты нас оставил?

«...авил!» — откликнулось и замерло вдалеке.

Взвизгнула и захлопнулась где-то железная дверь. Два скрипучих оборота замка. Мертвая тяжелая тишина.

— Как же теперь? Братцы! — дико потряс дверь Гаврюшка и с необычным в его глазах страхом взглянул на стражников. — Ведь запер, оставил нас на смерть тут! О-о! Зверь лютой!

— А что же, сажать тебя за одну стольницу с царскими ревизорами, что ли? — отозвался из сумрака Омелька.

— Не велик был петух — перо было широко!

Миколашка утешал приунывшего Якуньку.

— Ты, братец, крепись. Отсидимся тут, пока ревизоры... Демидов свой интерес блюдет. Ему, вишь, и отпустить нас нельзя и держать на глазах опасно. А как уедут ревизоры — гляди, опять свет увидим. Народ Демидову нужон. Без нашего брата ему...

Так Якунька и забылся тяжелым сном под придушенный говор товарища.

Из дальней галереи доносилось заунывное пение раскольников. Масляный светильник у остывшего горна мигнул и, осветив напоследок искошенное ужасом лицо заплечного мастера, погас.

Мрачна и высока седьмая крепостная башня. Выше московских башен Кремля приказал ее сложить Акинфий Демидов — на похвальбу перед заезжими царскими людьми, на страх для своих работных людишек. С востока ли, с запада ли к башне подходить — видится: накренилась она на полдень и вот-вот рухнет в заводский пруд.

Слыхивал на Москве и в Петербурге Демидов, что есть в италианской земле устрашающие народ падающие башни, и нарочно велел иноземному искусному мастеру так же сложить свою плотинную башню. Клали башенные стены из подпятного кирпича весом до тридцати фунтов, а кирпич тот пробовали на крепость, бросали наземь с большой высоты. Всю кладку вязали круглым и брусковым кричным железом, с цельнолитыми чугунными косяками в дверях и окнах. Выросла надзорная плотинная башня, до половины четырехугольная, а выше восьмигранная, с тремя ярусами и островерхой крышей с двоезмеей ветреницей на длинном шпиголе и чугунной державой, утыканной золотыми острыми шипами. Вокруг самого верхнего яруса башни дни и ночи ходит подзорный капрал. Как уехал Акинфий в Петербург, выставил приказчик на башню второго подзорного, а за последние дни и сам не раз поднимался до последнего яруса и оглядывал все окрест в подзорную трубу.

— Доглядывайте неотрывно, — наказывал он дозорным, — особливо за дорогой на Екатеринбург, на Верхотурский посад. Как заметите вершного али колымагу какую со всадниками — немедля перевести куранты на громкий марш. Промедлите минутой — по земле не ходить обоим!

На десятки верст кругом видны с башни горные увалы, и дали, уходящие в опаловую дымку. Зеленое море лесов не доходит до невьянской вотчины Демидова на десяток верст — нарочно вырублен дремучий лес, чтобы видеть с башни пеших и конных людей, что идут и едут к заводу. А ночами по дорогам и тропам дозорит конная застава. Никто не минует ее строгого расспроса — куда и по какому делу путь держат. От подзорной трубы и вовсе деваться некуда на оголенной плеши увалов ни человеку, ни повозке...

...Облачко пыли вспухло у лесной опушки и кудрявой серой вязью поплыло к заводу. Завиднелся верховой. По винтовой чугунной лестнице сбежал тут же старший капрал на первый ярус, к механизму башенных часов и музыкальных курантов. Шепча молитву, перевел механизм на условленную мелодию. Дрогнули и пошли вниз, в бездонный колодец, канаты. Саженный, окованный железом вал с неисчислимым количеством стальных шпеньков закрутился, шпеньки его запобегивали по угольникам, угольники заподергивали проволоку, привязанную к языкам литых с серебром колоколов, и... далеко окрест разнесся с башни гордый иноземный марш.