Владилен Леонтьев - Пора охоты на моржей

Это было в 1957 году. Магадан тогда готовился к приему первых гостей из самых отдаленных и глухих уголков тундры и тайги. Для них была отведена новая гостиница, выделены на каждую группу в четыре человека гиды-переводчики, которые сопровождали оленеводов, показывали и объясняли, где, что и как. Ведь многие впервые в жизни ехали в город. К переводчикам, работавшим над докладом, как к знатокам чукотской жизни, обращались с различными вопросами представители предприятий и организаций, где должны были побывать участники совещания.

— Скажите, пожалуйста, какие подарки сделать оленеводам? — спрашивали по телефону.

И переводчики советовали дарить бинокли, ружья, часы, отрезы ситца на камлейки, платки, косынки, красивые чашки с блюдцами.

— Скажите, пожалуйста, — звонили с механического завода, — а стулья в зале, где будем встречать чукчей, надо ставить? Ведь они же привыкли сидеть прямо на полу.

— Надо, — отвечал один из переводчиков.

И не успевали переводчики снова взяться за работу, как раздавался очередной звонок.

— Скажите, пожалуйста, — советовались с хлебозавода, — а пирожные, торты они едят?

— А как же? Чукчи все едят.

— Ох и интересно было! — вспоминал Айны. — Я даже сначала испугался. Кругом машины, шум, дома большущие, вот-вот упадут и придавят. А людей! Наверно, больше, чем оленей во всей тундре. В новом костюме было очень неудобно, все время чесалось тело. Потом привык. Наш переводчик — чуванец из Марково — много раз бывал в городе. Он, как и ты, хорошо говорил по-чукотски. Все нам рассказал и объяснил. Сначала я никак не мог научиться есть по-русски. Возьму вилкой макароны с мясом. Пока несу ко рту, все падает обратно. А есть хочется, и еда вкусная. Сердиться стал. Посмотрел кругом — никто не обращает на меня внимания. Отложил вилку и рукой раз-раз в рот макароны с мясом. Потом снова схватился за вилку, зажал ее в кулаке и смотрю. Никто не смеется. И я руками стал есть, а кусочком хлеба собрал вкусную подливку с тарелки. Смотрю, какой-то листочек остается. Я и его положил в рот. Жую. А он твердый и горький. Переводчик увидел и сказал:

— Это лист такой. Его не едят, а кладут лишь для запаха…

Инспектор улыбался. Он хорошо понимал состояние человека, впервые попавшего в город.

— А сейчас, Айны, научился есть вилкой?

— Конечно. И жену научил. Только здесь, в тундре, больше нож нужен.

Тымко, еще ни разу не видевший города, раскрыв рот, слушал рассказ Айны.

— На следующий день нас повели на собрание. Комната, куда мы пришли, оказалась такой большой, что в нее можно загнать все мое стадо, а у меня три с половиной тысячи оленей. Мы сели под большой-большой лампой. На ней висело много-много стекляшек. Я все боялся, не упала бы на нас, и поглядывал вверх. Переводчик потом сказал, что она висит уже двадцать лет и не падает. Тогда я перестал бояться.

Нас, оленеводов, было так много, что все скамейки заняли. Тут были чукчи, коряки, эвены, чуванцы и даже эскимосы. Сначала нас поздравили с приездом и пожелали, чтобы собрание прошло хорошо. Потом доклад делал председатель облисполкома. Он долго говорил, мы даже вспотели. После говорили на чукотском, эвенском языке. И нам стало понятно. Оказывается, мы очень нужны государству и делаем большое дело. Предлагали, как лучше выпасать оленей, ругали торговых работников, что не завозят хорошие товары в тундру, обещали дать новые машины, которые могут ходить прямо без дороги, какие-то лекарства, чтобы ими брызгать на оленей, и тогда их не будут кусать оводы и комары.

Говорили, чтобы платили больше нам, оленеводам, так как наша работа очень трудная. Это верно. И нам всем захотелось работать еще лучше. Сейчас я с Айметгыргином соревнуюсь. Он хотя и молодой, но знающий чаучу, и мы уважаем его за это. — Айны умолк и попросил Тымко поставить еще раз чайник.

— Нам было очень хорошо и радостно. Даже выпить захотелось. Но в городе ни вина, ни спирта не продавали. Конечно, правильно сделали, потому что есть такие, которые не могут удержать себя и забывают обо всем.

Когда мы в первый день шли с собрания в гостиницу, один русский потянул меня за рукав и тихо сказал:

— Пыжик, камус есть? — и показал из кармана горлышко бутылки.

— Нет-нет, уйнэ! — замахал я руками.

А у уйэленского бригадира Калявье оказался пыжик…

Мы заперли в комнате дверь и разлили спирт по стаканам и кружкам. Наш переводчик сказал, чтобы только тихо было и согласился выпить. Воды в стеклянной бутылке не осталось. Переводчик подал Калявье большую кружку и сказал: