Владимир Лиходеев - Сначала было слово

Василий Яковлевич трепетал перед своими посетителями, признавая за ними особенные стати героев, крамольников, мудрецов. Всякое слово, сказанное в его заведении, воспринималось им как возвещенное. Закуска подавалась скромная, вино бывало некрепкое, иногда Ланинское шампанское, над которым все почему-то потешались, однако пили на здоровье.

Явление Луки Семеновича было воспринято Василием Яковлевичем с некоторым смущением: кто не знал Коршунова? Что же это происходит в России, если купец второй гильдии вдруг появляется в заведении, где всякого ночного гостя можно брать в часть не задумываясь. Однако Василий Яковлевич ощутил также и приятность: честь все-таки. Лука Семенович осмотрел сводчатый потолок (купеческая привычка — глядеть на знакомые предметы так, будто видит впервые), пожал руку хозяину, не замечая никого, хотя в помещении было уже накурено, как в черной избе, керосиновые лампы окружились дымными радугами.

Должно быть, Петра Григорьевича ждали.

— А мы уж думали — беда! — радостно подскочил к нему маленький верткий человечек, бритый по-актерски, да еще в клетчатой визитке, как из спектакля какого-то.

Разговор за столом прервался, и вдруг все — и огромный бородач в центре стола, и усатый широколицый молодой хитрец (по глазам видно), и остальные зашумели:

— Что с вами, Заичневский? Мы уж думали…

Василий Яковлевич стоял у двери, лучился счастьем, смотрел, как на родичей, сто лет пропадавших и вдруг, слава тебе господи, явившихся.

— Господа, — сказал Петр Григорьевич, — позвольте — моего друга, благодетеля, Луку Семеновича… Надеюсь, с его помощью я разобью в щепки вашу наивную безграмотную народническую чепуху!

Лука Семенович знал сызмальства выходки своего молочного братца. Однако выходка эта не оскорбила никого, а развеселила. Они сели к столу.

— Вот это и есть ваш промышленник? — спросил бородач.

«На смотрины привел, что ли?» — подумал Лука Семенович и незаметно кивнул Василию Яковлевичу: чего-нибудь этакого для того-сего. Василий Яковлевич исчез и сразу явился с подносом, а на нем — ведерко, а в ведерке — сама «мадам Клико».

— Не выскочила ли мадам за Ланина? — вскрикнул актер.

— Вот и скажите нам, господин промышленник, — не отставал бородач, — покровительствует вам правительство или не покровительствует?

Лука Семенович не любил пустых вопросов. Освоившись в компании, куда его завлек для чего-то (суетно подумал — не предъявить ли знакомство?) молочный братец, Лука Семенович сказал благодушно:

— А как же! Ежели на лапу положить — отчего же не покровительствовать.

— Оставьте, Лука Семенович! — закричал бородач. — Не до шуток! Факты! Факты! Русская буржуазия не имеет причин быть недовольной самодержавной властью.

— А мы премного довольны, — сказал Коршунов и тотчас серьезно, — господа, для вас это разговоры, беседы, а для дела тут все не так…

— А как?

— А так. Видали, как вороны цыплят клюют? Вот вам и ответ… Взбодри-ка нам мадаму, Василий Яковлевич…

«Мадама» зашумела в стаканах, но на вино и не посмотрели (кроме актера). Заичневский вздохнул:

— Министерство финансов, в котором сидят не самые глупые люди, устанавливает систему поощрений и поддержек русской промышленности и торговли, вводит тариф для иностранных товаров…

— Вот! — перебил бородач, — по-о-щре-ний!

— Погодите! Вот… Далеко еще не «вот»… Министерство путей сообщения устанавливает свой тариф, который превращает в прах комбинации министерства финансов…

Все посмотрели на Коршунова, но Лука Семенович ничего не сказал, а хлебнул, наконец, осевшего вина.

— А министерство иностранных дел безо всякого соображения с русскими интересами заключает контракты, выгодные для турков, англичан, французов, да только не для России! И наш промышленный мир пристыжен, смущен, скорбен духом!

— Однако промышленники — новые эксплоататоры! — закричал бородач.

— Оставьте свои заморские слова! — вдруг сказал Коршунов, — жить как будете? Ездить на чем будете? Землю ковырять чем будете? Стрелять из чего будете, не приведи бог?

— Но вы разоряете крестьянскую общину!

— И черт с ней, с вашей общиной! — закричал Коршунов. — Двенадцать четвертей с десятины на черноземе! Голод — год через год! Дайте русскому промышленнику свободу! Я сам мужик! Сам! Не надобно России этакой гурьбы мужиков! Один за десятерых справится на земле!

— А остальные?

— Города ставить! Заводы заводить!