Владимир Лиходеев - Сначала было слово

И сошел с крыльца. Мужики развеселились его ответом, окружили, пошли провожать к колымаге, бросив посредников. Заичневский взял за плечо длинного в старой барской кацавейке:

— Небось — дворовый?

— При поварне, ваше благородие…

— Что ж ты-то станешь делать на воле без земли?

За дворового ответили сбоку:

— Не иначе ему, как, значится… Того…

— Добудем землю-то, — негромко сказал небольшой мужичонка с глазами хитрыми, аспидными.

— Это — голыми руками? — спросил Заичневский. — Вы слыхали про Антона Петрова? (Мужики притихли, поскольку не слыхали.) Тоже вот так — добудем, добудем… А не добыл. Отчего? Оттого, что не было у него оружия. Думайте об этом, братцы. Думайте промеж себя, запасайтесь впрок и помните: оружие в городах. Там, в городах, и люди есть, которые с вами всей душою. У вас мир, община, сходы — неужто не сговоритесь?

— Сговоримся, барин… Как не сговориться?..

Колымага тронулась, Заичневский махал мужикам картузом. Мужики смотрели вслед.

Военный сидел выпрямлено, молча, делая вид, что рядом никого и нет. Старый барин сказал, когда проехали городок:

— Как же вы можете, милостивый государь, будучи дворянином, подбивать мужиков на бунт?

— Да земля ведь нужна им более, чем нам с вами!

— Вам откуда знать — нужна мне земля или не нужна?

— Помните, сказано: они работают, а вы их труд едите? Для того и нужна! Да справедливо ли это?

Военный не сдержался:

— Странно… Неужели вы станете проводить подобные мнения к своим крестьянам?

— Вообразите! — не глянул на него Заичневский. — Толкование этих истин я полагаю задачей своей жизни!

— Вот как?

— Именно так! И проповедовать их я буду не только в деревне, но везде, где только возможно!

Военный промолчал, но старик не унимался.

— Ну а вот придет Пугачев к вашему батюшке! — вскрикнул он. — Вы-то как поступите? К Пугачеву пойдете в прислужники, а отца с матерью — на виселицу? Хорош сынок!

— Сударь, — приличным, даже печальным голосом сказал Заичневский, — вы стращаете меня тем, чему сами виною.

— Как-с? Объяснитесь!

— Извольте, — вздохнул Заичневский. — Пугачев — порождение общества самодержавного, принуждающего. Это пружина, которая в конце концов не выдерживает сжимания.

— Но вот ведь государь дал волю!

— Кому?

— Как это — кому? Я пугаюсь, сударь, здоровы ли вы?.. Как это — кому? Крепостным!

Они не понимали друг друга. Старику казалось, что доводы его объяснительны и для дитяти: помещик отпускает своих крепостных, своих работников, свою собственность, как же отпустить их за так, безо всякого удовлетворения? Заичневскому казалось, что его довод неопровержим: земля принадлежит тому, кто ее возделывает, при чем здесь помещики? Он не думал при этом (в голову не шло), что и он — помещик, что отец его в Гостином, возможно, представлял мужикам мировых посредников так же, как здесь князь Оболенский.

Девица (оказалась племянницей этого старого ретрограда) молчала. Но она то вспыхивала румянцем, то загоралась взором, как бы принимая горячее участие в споре, причем, несомненно, на стороне молодого, образованного смельчака в красной рубахе.

Перед самым Орлом военный не сдержался, сказал, будто вызывал на дуэль:

— Милостивый государь, как верный присяге офицер, я считаю своей обязанностию доложить о вашем поведении господину губернскому предводителю, а также его превосходительству генералу Толю, с которым я имею честь быть знаком!

— Доносите! — весело сказал Заичневский.

Военный (по лени, должно быть) не подал рапорта, укатил дальше, кажется, в Харьков. Старик же весьма удивился, что и в Орле ему — по дороге с этим невыносимым юнцом! Юнец — к Депишам, старик с дамами тоже — в Остриковский.

Счастье встречи было велико. Все семейство находилось в Орле, ждали обоих, но то, что Николенька задержался, не уменьшило радости Авдотьи Петровны. Она любила Петрушу, это понимали все, да и можно ли ревновать к меньшому?

Петру Заичневскому казалось, что подольский разговор с мужиками был первым удачным опытом его истинно пропагаторской деятельности. Теперь и речь на паперти в Милючевском переулке не воспринималась неудачею. Он не любил людей, которые ни черта не смыслят в своей же пользе, как им ни толкуй. Мужики же — смыслили (как этот, небольшой, сказал: добудем, барин, волю!), это было так очевидно! Нет, крестьяне, не в пример всей этой буржуази лэтрэ, дельные ребята.

Впрочем, и среди буржуази лэтрэ имеются кроме него, Петра Заичневского, и Грека (он полагал истинными социалистами пока только себя и Аргиропуло) дельные люди. Эта тихоня, дорожная спутница (звали ее Натальей Георгиевной, Наташей), преподала ему урок конспирации. Оказывается, она знакома с Греком, с Иваном Гольцем (знала на память даже его стихи), оказывается, она видела и его, Петра Заичневского, и слушала его речи, но скромности затерявшись среди других барышень.