Ефим Пермитин - Три поколения

попробовал подбодрить себя стихами Алеша, но наколол подошву о корень, от боли присел и страдальчески улыбнулся: «Хорошо было казаку держать путь на лошади».

…Шел мучительно долго. Первому камню обрадовался, как другу.

«Значит, горы близко…»

Поднявшись на холм, увидел огни города. Широкой подковой они растекались по равнине между двух рек.

Крепость, тюрьма, бой, гибель товарищей…

«Где-то, где-то уцелевшие мои друзья?» — вздохнул Алеша, повернул на юг и пошел прочь от страшных огней.

Боль в распухших подошвах была уже настолько острой, что с занесенной ногой Алеша стоял в нерешительности, прежде чем поставить ступню в предательскую траву: колючки мерещились ему всюду.

А горы были уже близко. Огромный массив их вырисовывался в сумраке.

…Восток уже зарозовел, когда Алеша добрался до первого ущелья и повалился у родника.

«Теперь спать, спать…»

Алешу разбудил протяжный вой. Он сел и испуганно огляделся. «Сколько времени я проспал?..» Алеша помнил, что, когда дотащился до ущелья, начиналось утро. А теперь на востоке снова разливалась заря.

Вой повторился. Он несся с долины. И тотчас же совсем близко, в ущелье, завыло, завизжало, залаяло…

«Волки!» Алеша вскочил и прижался к утесу.

Ущелье раскалывалось от множества голосов. В щенячий визг прибылых вплетались баритональные басы переярков. Горное эхо дробило, усиливало, повторяло страшные голоса.

Алеша невольно стал отступать по чуть заметной тропке.

Но вдруг в разноголосый вой волчьего выводка ворвались новые пронзительные звуки, надвигавшиеся из долины.

Беспомощно озираясь, Алеша остановился. Пронзительный визг был совсем рядом.

И вот в седоватом свете раннего утра на узенькой звериной тропке, по которой отступал Алеша, показалась длинная бело-розовая свинья, а по бокам вцепившись в лопушистые ее уши, размашистым наметом скакали конвоирующие свинью два дымчато-серых волка.

Алеша Белозеров стремительно шарахнулся с тропинки, когда удивительная тройка пронеслась мимо.

Несмотря на страх, охвативший Алешу, он видел, как волки ударами тяжелых хвостов били пленницу по бокам, отчего она неслась еще быстрее и еще пронзительней визжала.

Опомнился Алеша далеко от страшного ущелья, на гребне хребта. Внизу, освещенная молодыми лучами солнца, сверкала речонка в небольшой долинке. Маленькая сказочная избушка «на курьих ножках» спряталась в березовой роще.

Алеша затаился в камнях. Ему очень хотелось спуститься к жилью человека и попросить хлеба. Большой вкусный кусок черного хлеба! И картошки, сваренной прямо в «мундире». Горячая тонкая шкурка прилипает к пальцам. Посыпанная крупной солью, она аппетитно хрустит на зубах, обдает нёбо ароматным, живительным теплом.

Снизу, от жилья, долетали удивительные звуки. Сначала Алеша подумал, что свистит перепел, но неожиданно перепел залился щеглом, малиновкой. А потом в этих звуках он уловил мелодию старинной песни.

Алеша понял, что это кто-то играет на незнакомом инструменте, и стал сползать с горы.

Теперь хорошо были видны ульи на зеленом лужке, белые конские черепа на шестах, омшаник, вырытый в земле.

«Пасека!»

Невидимый музыкант кончил. Алеша услышал в долине и подлинного щегленка, и свист перепела, и еще множество птичьих голосов.

Из-под навесика крошечной избушки вышел величественный седой человек.

Это был не старичок, не старик, как в первую же минуту отметил Алеша, а именно «седой человек». Выше среднего роста, прямой, широкогрудый и осанистый.

Пышная шапка волос на голове и длинная борода человека были настолько белы, что издали можно было подумать, будто он по пояс в мыльной пене.

Долгим взглядом пасечник окинул горы, посмотрел на небо и пошел к ульям. И только в походке человека, тяжелой, осторожной и медлительной, Алеша почувствовал старость.

Пасечник подошел к ближнему улью. Опустившись на колени, он приник к стенке улья ухом. Послушав, медленно, опираясь о землю рукой, встал и выпрямился.

Волосы на голове и бороде, попав в полосу солнечных лучей, ожили, загорелись серебристо-искристым светом. «Величественная старость-то какая!» — вспомнил Алеша толстовское определение старости.

Он глядел на спокойное лицо благообразного человека, вспоминая изумительную его игру, и тревоги юноши таяли. Экспансивный и восторженный от природы, Алеша уже любил пасечника, бездумно и бестрепетно вверял ему свою жизнь.