Петроний Аматуни: Крепкий орешек

И все же сегодня, в эти свои последние часы под ярким, сияющим от радости небом, ему стало тяжко. Он будто понимал, что суета вокруг него — это обычный производственный план технической бригады, и чувствовал, как осторожны и заботливы те, кто столько лет ухаживал за ним на земле, в жару и мороз, днем и ночью. Он был среди своих и в эти неповторимые минуты, но где же те, с кем он пережил Главное, там, на трассах?

Забыли… Он тут же как бы отбросил это случайное слово, точно заклепку, что выпала сейчас из его левого борта. Нет, просто они где-то в небе…

Но чу!.. Вот и они: его пилоты и бортмеханики, штурманы и бортрадисты, приуставшие после нескольких тысяч километров, еще хранящие в себе стремительность полета и ласку посадочных полос, медвежьи объятия кучевых облаков и рокот двигателей.

Эх, привстать бы хоть на мгновение да расправить крылья!..

Они пришли к нему, молчаливые и серьезные, без цветов и погребальных речей, не глядя друг на друга.

Но едва их приметили, как все замерло на этом инженерном участке. Перестали стучать пневматические зубила и шипеть автогенные струи; молодые и старые рабочие почтительно приветствовали летчиков и, переглянувшись, ушли по другим делам, чтобы не мешать им проститься с тем, кто был для них больше чем летающей машиной — верным и бескорыстным соратником.

…Они зашли в его ободранный фюзеляж и присели на что пришлось — на шпангоуты и балки пола, даже на порожки. Каждый вначале думал о своем, а потом незаметно разговорились.

Это было прощание с Другом, у которого никогда не будет ни могилы, ни памятника. Больше не представится такая возможность, как вот сейчас…

Нельзя и предсказать, кем станет их самолет. Понятное дело, он пойдет на переплавку. А дальше? Какая-то его часть, быть может, снова умчится в небо; какая-то станет вилками и ложками для ширпотреба…

Но их волновало на этот раз прошлое; у каждого было что вспомнить, а ведь умение хранить и ценить минувшее придает силу идущему. Дороги без начала нет; не бывает без прошлого и настоящих людей.

Но они больше запоминали почему-то веселое или озорное; либо вспоминали беспокойное и тревожное как-то весело и озорно.

Почему?

Не мне, начиненному сотнями вопросов, отвечать… Просто я думаю, что этому причина — сама особенность нашей работы. Ведь каждый пилот, даже самый легкий, есть бесконечная цепь волевых усилий. Твоих — а не кого-то другого. А чтобы почти не замечать этого, привыкнуть, либо испытывать наслаждение — необходимо Чувство Юмора.

Какой это прекрасный дар Природы!

И вот пошли воспоминания… Связанные не только именно с этим самолетом. Встречи и расставания подобны волшебному ключу, открывающему самые затаенные сейфы доброй человеческой памяти.

Так появились в моей книге многие последующие страницы…

В аэропортах Москвы, Харькова, Воронежа, Краснодара, Адлера, Минеральных Вод и многих других ежедневно приземляются самолеты ростовчан.

Часто, после того как из самолета выйдут пассажиры, на трапе появляется заместитель командира Ростовского объединенного авиаотряда по летной службе Иван Александрович Гроховский. Руководителям полетов, диспетчерам, начальникам аэропортов хорошо знакома его среднего роста плотная фигура; они знают, что Гроховский появился в их владениях потому, что проверяет один из своих экипажей в рейсовых условиях.

Но мало кто знает, как труден и долот был путь этого человека к штурвалу воздушного корабля…

…Высотомер показал 1200 метров.

Иван сбавил обороты мотора, перевел самолет в горизонтальный полет и глянул за борт. С этой высоты запорошенная снегом земля, с неясными оттисками замерзших речек и невысоких белых холмов, была похожа на неоконченную карту, на которую неторопливые топографы еще не успели нанести зеленые силуэты лесов, коричневатые штрихи возвышенностей и светло-синие крапинки прудов и озер.