Ефим Пермитин - Ручьи весенние

— Молодчага, Тучка! — Дроздов потрепал по спине собаку и всунул ей в пасть кусок сахару.

— И собаку тоже по методу Дурова дрессировали, Ксенофонт Дмитриевич? — спросил Андрей.

— Тоже. Тучка хозяйка на птичнике. Затей драку петухи или гуси — сейчас же растащит их в разные стороны. Ну, кое-чего она и недопонимает: петуха с курицей тоже растаскивает, глупая…

Вернулись к домику. Залив раны помятой молодки йодом, Дроздов посадил ее в лечебное отделение.

— Оправится. На кладке это, конечно, отзовется, а раны заживут.

Дроздов знал «в лицо» любую курицу, безошибочно называл номер каждой и номер «родительницы»; петухов и гусаков различал по голосам.

— Видно, от фамилии у меня мои способности, — пошутил Дроздов. — С детства я до птицы охотник. Бывало, отец ворчит: «Топор под ногами валяется, ты не заметил, а всякую пичугу за версту различишь, сизаря по шелесту крыльев угадаешь».

При воспоминании об отце Дроздов улыбнулся так светло, что строгое, суховатое лицо как-то вдруг обмякло и похорошело.

— Не скрою, и отец любил птицу. Только он больше гусей и индюшек водил: увесистость прельщала. От каждой гусыни приплод — два пуда мяса… Мы тоже начали с гусей. Видели наше стадо?

— Как же! Вначале за диких принял: уж больно далеко от села.

— В нашем колхозе и зернышко не пропадет. Сначала школьники колоски подберут, а вслед за ними куры и гуси. От пастьбы на жнивье — тройная польза: пропащее зерно перегоняется на мясо, на яйца и на пух-перо, уничтожаются сельскохозяйственные вредители, удобряются поля пометом…

Андрей обратил внимание на то, как говорил Дроздов: очень быстро, но каждую фразу произносил отчетливо. И всякое слово к месту. Быстрота в движениях дополнялась быстротой речи. Но ни в движениях, ни в словах не было той бестолковой суетливости, которая характерна для людей легкомысленных. Андрей слышал, что «куриный день» Дроздова нередко начинался с двух часов ночи, что, кроме управления обширным птичьим хозяйством, он успевает вести опыты. И на все у него хватает времени. «Вот откуда у него эта быстрота в движениях и словах!» — думал Андрей.

— А сколько же вас на птицеферме, Ксенофонт Дмитриевич?

— Двое.

— И справляетесь?

— Трудновато, но перемогаемся. Третий невыгоден. Мы ведь с яйца, с птичьей головы, с экономии кормов трудодни получаем. — И снова заговорил об исключительной выгодности птицеводства. — С птицей никакие отходы не пропадают. В прошлом году одну полоску овса у нас градом побило: двадцать процентов зерна на земле очутилось. Пропащее дело! А мы выпустили кур и гусей и до последнего зернышка с земли подобрали. «Птица, — говорит наш председатель Лойко, — все равно, что собака у хорошего хозяина, каждую кроху, каждую косточку на дворе подберет».

От дурного настроения Андрея не осталось и следа.

«Сколько же можно сделать, если всюду подобрать вот таких Дроздовых и Лойко? А какая неотразимая, наглядная агитация — такое хозяйство», — думал он.

Справа вдоль дороги потянулся завороженный осенней тишиной первый в районе фруктовый сад. Утративший былые краски, точно полинявший, полный глубокого покоя, с сладковатыми запахами запревших листьев, широко раскинувшийся на южном склоне гривы, сад по-своему был хорош и поздней осенью. Яблони заботливо укутаны колючим вереском, подсохший золотой лист кое-где еще уцелел и трепетал на ветру. Грустно поцвинькивали в нем синицы да поквохтывали дрозды, перелетая с кроны на крону.

За садом блеснул большой пруд, обсаженный точно погруженными в раздумье ивами вперемежку с тополями и березами. На пруду — колхозная мельница, с ее таким знакомым шумом, с табунами воробьев и голубей, с запахами теплого, только что раздавленного жерновами зерна. А за мельницей — «животноводческий городок» с длинными каменными дворами, построенными на века.

Радостно взволнованному сытым колхозным достатком, Андрею весело было подъезжать к селу Отрадному. И в его памяти всплывало почему-то есенинское:

Андрей проехал мимо новенького, построенного этим летом колхозного клуба и, в стороне от центральной площади увидев амбары, повернул к ним. Ему хотелось прежде всего взглянуть на гордость колхоза — крытый механизированный ток с раздвижной крышей.

У въезда, под высокой аркой, — автовесы: все поступающее сюда и увозимое отсюда взвешивается. Территория «зерновой фабрики», как называют свой ток лойковцы, обнесена штакетником. «Чего доброго, паспорт в проходной потребуют!» — с улыбкой подумал Андрей.