Ефим Пермитин - Ручьи весенние

Еще так недавно недоступная горожанке Груне Ворониной радость земледельца при виде переливаемого с загонки в грузовики богатства с такой силой охватила ее и такой увлекательно-поэтичной показалась ей новая профессия, что хотелось как-то выразить эту радость, поделиться ею с Сашей, с девушками, написать своим прежним друзьям, заводским комсомольцам… Груня крепче сжала штурвал и расширенными, увлажненными глазами смотрела на мотовило, на мелькающий нож, который валил все новые и новые волны овса, исчезающие в ненасытной, гулкой пасти машины.

«Как хорошо! И это на всю жизнь! На всю жизнь!»

Груня не думала и не могла думать о том, что вместе с нею, вчерашней горожанкой, тысячи таких же, как она, вставших за штурвалы комбайнов, переходили на положение сельскохозяйственных рабочих, что отныне они связывают свою судьбу не с заводом и городом, а с землей, с новой деревней. Груня ощущала только, как ей хорошо, и понимала, что это на всю жизнь.

Полоса, как казалось Груне, на глазах уменьшалась. «Так пойдет — перевыполню!» Она видела, как с каждым кругом словно вырастал из массива овса трепещущий на ветру красный флажок. «Мой! Будет мой!».

Она не знала, сколько времени работает, не чувствовала ни усталости, ни голода. Легкость во всем теле такая, что, казалось, прыгни с мостика — и полетишь, как чайка, над этим зыбким хлебным морем в синюю даль, где ее ждет Саша…

Комбайн отбивал ритмическую, ликующую гамму, свитую из шумов срезанного ножами овса, шорохов на полотне соломы, из стука решетных станов, гула молотильного барабана, из рокота моторов. Сложная, слаженная симфония эта не только не мешала Груне думать а, наоборот, настраивала на самые увлекательные мечты.

«А что, если с первого дня я вырвусь вперед? Ведь изучила же я машину как свои пять пальцев!» Груня с опаской взглянула на далекий соседний массив, где работала спокойная, неторопливая, но упорная Валя Пестрова, так же как и она, впервые вставшая ныне к штурвалу.

Комбайн Вали, идущий, как было договорено, на первой скорости трактора, почему-то показался Груне плывущим много быстрее, чем ее, Грунин, и загонка уменьшилась значительно больше, чем у нее. «Обходит! Обходит Валька!».

Ликующее настроение Груни сменилось тревогой. Ей показалось, что она, осторожничая, косит чересчур долго, на половину хедера и на замедленных оборотах. «Пора увеличить и захват и скорость…» Увеличила Ритм машины остался тем же, но, казалось, заурчала она еще сытней, довольней. «Давно бы так: не отстала бы от Вальки!»

Неожиданно в высоких, густых овсах вывернулась площадка с полеглым и каким-то особенно завихренным хлебом. Груня только что хотела уменьшить захват и перейти на первую передачу, как в привычный ритм машины, подобно грому в ясном небе, ворвался треск. Еще не понимая, в чем дело, она дала тревожный сигнал, и агрегат замер. Груня сбежала с мостика. Навстречу ей — трактористка и девушка с копнителя.

— Что случилось?!

— Еще не знаю, — стараясь говорить спокойно, ответила Груня и поспешно стала осматривать комбайн.

К агрегату с тяжелой сумкой запасных деталей уже мчалась на мотоцикле Маша Филянова, а с соседней загонки бежала опытная комбайнерка Фрося Совкина.

«Полетевшую» цепь Груня нашла у переднего колеса и там же нашла расколотую звездочку транспортера.

— Вот… — дрожащими губами выговорила Груня обращаясь к Маше.

— Так что же ты стоишь, деваха? — спокойным и как бы даже шутливым тоном спросила Филянова.

Фрося Совкина тоже с деланным равнодушием сказала:

— Ну, Груня, дело это, как говорится, грошовое…

С заменой цепи и звездочки провозились, как показалось Груне, очень долго. Наконец вместе с Фросей они поднялись на штурвальный мостик, а Маша, оседлав мотоцикл, умчалась на стан.

— Овес — стена. Как метелка — так горсть. К вечеру отволгнет, и шнеки забиваться будут. На завихреньях обязательно переводи на первую передачу, слышишь? — наклонившись к самому уху Груни, советовала Совкина.

Груня ничего не ответила, она нервничала. «Это Маша контроль поставила… Не доверяет…» Груня уже убавила и обороты и ширину захвата, во все глаза следила за прокосом и вела машину с таким напряжением, с каким не умеющий плавать одинокий путник переходит незнакомую ему реку. В ушах стоял звон, сердце билось громко и часто.

Фрося, понимая состояние Груни, вскоре покинула ее комбайн. А та, напуганная аварией, косила теперь на уменьшенном захвате даже по чистому стоялому овсу. Груня чувствовала, что уже далеко отстала от подруг и что они вот-вот кончат и уедут на другую загонку, а она останется здесь и с первого дня косовицы будет тянуться в хвосте.