Ефим Пермитин - Ручьи весенние

В разноголосом хоре птиц Леонтьев выделил и громкую флейту золотой, как луч солнца, иволги, и хрустальные колокольчики желтоголовой овсянки, и неистовых певунов зябликов. Беззаботно-радостно заливались в небе жаворонки. А соловей щелкал уже без останова. И странно: птичье многоголосье не только не мешалось с серебряным соловьиным сверканьем, но словно оттеняло и чудесно дополняло его.

По лицу Леонтьева плыла тихая улыбка.

Распустившаяся в уреме черемуха исходила терпким ароматом, заглушавшим все другие запахи.

«Вот когда наступила настоящая-то весна!» От росной свежести раннего утра Леонтьев зябко передергивал плечами, но не уходил с крыльца: весенний шум околдовал его.

За спиной скрипнула дверь. Из избы вышла невыспавшаяся, с бледным злым лицом Соломея в рыжем зипуне и тяжелых сапогах. Она молча прошла в сарайчик к корове. Вскоре Леонтьев услышал ее гневный голос:

— Стой! Стой, язви те в живот, а то двину!

Над избой с захлебистым яростным кряканьем пронесся табунок чирков — селезней, гоняющихся за одной маточкой. Как ошалелые, они с плеском упали на озеро, подрались на воде и снова взмыли и закружились в воздухе с тем же любовным азартным кряканьем. С займища тоже доносились звуки весеннего брачного гомона гнездующейся птицы.

Узкая розовая полоса на востоке разрасталась. Побледневшая перед восходом солнца луна, казалось, линяла — таяла. «Время будить», — подумал Леонтьев и пошел в горницу.

…Он и спящий был красив, этот широкий, высокогрудый Боголепов. На откинутой, обнаженной выше локтя правой руке вздулись могучие мускулы, полные губы под мягкими черными усами чему-то улыбались во сне. Было жаль будить этого человека с головой и корпусом былинного витязя. Но утро уже заглядывало в окна горницы, и Леонтьев чуть дотронулся до плеча Боголепова. Тот сразу же сел на кошме, как будто не спал. «Пора!» — негромко произнес Леонтьев. С кошмы вскочил чуткий Андрей, с лавки поднялся Хрисанф Иванович.

Передышка между посевной и сенокосом была короткой: ее не хватило даже на то, чтобы спокойно отремонтировать конные и тракторные сенокосилки, наладить хотя бы примитивные стогометатели, облегчить рытье силосных траншей.

И Боголепов и Ястребовский не вылезали из мастерских.

— Наследство нам, Константин Садокович, досталось тяжелое, а колхозники после нынешней весны по-настоящему поверили в технику и для кормозаготовок требуют машин, а их у нас нет. Приезжает ко мне вчера Лойко с претензией: «Колхозники возмущаются; неужто и нынче силосные траншеи мы врукопашную рыть будем?» И вот нынче ночью я надумал… — Директор насторожился: за словами главного инженера он почувствовал какую-то возможность облегчить работу по заготовке кормов. А Ястребовский замолчал, видимо не решаясь высказать надуманное.

— Ну и что же вы надумали, Илья Михайлович? — не выдержал Боголепов.

— Дизель. На рытье траншей использовать силу дизеля. Дернинный слой поднимем обыкновенным пятикорпусным плугом, а для углубления траншеи приспособим старое комбайновое колесо.

— Колесо?!

— Да. Разрубим его пополам и приспособим. Это ускорит работу минимум в двадцать раз. Я сегодня же попробую.

— Илья Михайлович! Вы же… Я буду прямо говорить… — Боголепову хотелось сказать инженеру какие-то ласковые, поощрительные слова, но он, видимо, не нашел таких слов.

За поздней холодной весной пришло на редкость дождливое лето. На жирных, богатых азотом землях предгорий и особенно в горах все; росло необыкновенно мощно и бурно. Дремавшие в почве три засушливых года мириады семян сорняков проросли и начали глушить всходы хлебов. Березка, молочай и особенно колючий, быстро растущий осот закрыли овсы, ячмени, первые полоски кукурузы, знаменитые стекловидные алтайские пшеницы, грозя задушить их, как удав спеленатое дитя.

Колхозники выбивались из сил, но сорняки по старопахотным землям были так густы, что в равнинной части предгорий на помощь жалким серпам и косам, которыми пользовались полольщики, по требованию главного агронома прислали самолеты с растворами, сжигающими сорняки и совершенно безвредными для посевов. Очищенные от растений-паразитов хлеба пошли в рост.

Но в горах и на крутых склонах применить химическую «прополку» было нельзя: самолеты могли разбиться, и там продолжали мучиться вручную.

Осот вымахал в три раза выше хлебов. Полольщики косили его косами, как траву, или запускали поверх хлебов конные сенокосилки и говорили при этом: