Вильям Гиллер - Вам доверяются люди

Надя вдруг посерьезнела и, вздернув подбородок, вызывающе сказала:

— А танки, Маечка, штука очень страшная. От них не хочешь, да побежишь. Но Илья, между прочим, не бегал!

Степняк удивленно скосил глаза на жену. Давно, очень давно, наверное, с тех самых пор, когда им обоим и порознь и, главное, вместе случалось укрывать раненых от фашистских обстрелов, не слышал он таких ноток в голосе Нади. Ему захотелось дотронуться до Надиной руки, но он стеснялся быть ласковым на людях, да и хорошая минута прошла — Надя уже отгородилась от него своей обычной насмешливой болтовней, которая поднимала в Степняке желание сказать грубость. Подавляя это неуместное желание, Илья Васильевич вслед за гостями вошел в столовую.

Три дня спокойной, бездельной жизни. Той самой жизни, о которой в горькие часы неудач, обид, несправедливых начальственных окриков (чего только не бывало за годы службы!) Степняк с угрозой думал: «Ну, погодите, выйду на пенсию!..» И вот — вышел. Дослужился. Демобилизован. В сорок девять лет от роду, полный сил, энергии, во всеоружии огромного накопленного опыта — свободен и волен располагать собою как угодно. Хочешь спать — спи хоть целый день. Хочешь читать — читай с утра до ночи. А сколько книг оставлялось до этого блаженного часа… Сколько неувиденных спектаклей, кинофильмов, неисхоженных музеев… Сколько обещанных Петушку загородных прогулок: «Вот выйдет твой отец на пенсию — нагуляемся, брат, всюду!..»

Три дня, три огромных пустых дня, за которые с неумолимой ясностью установлено, что каждый человек в доме имеет свои обязательные и неотложные дела. Каждый — кроме него, Степняка. Даже Петушок, Петруха, Петька, одиннадцатилетний круглолицый сынишка со своими бесконечными: «Папка, а почему?», «Папка, а ты знаешь…» В восемь утра Петушок отправляется в школу. В час тридцать возвращается, переполненный впечатлениями, которые начинает выкладывать, еще не сняв ранца, не расстегнув пальто, озабоченный единственно тем, чтоб были слушатели. Лучший слушатель — Неонила Кузьминична, работница, живущая в доме с незапамятных времен (Степняк видел, как еще в госпитале Надя получала от нее аккуратно свернутые треугольничком письма). Неонила Кузьминична пришла в дом, когда Надя сама училась в школе. И так же, вероятно, слушала Надины торопливые рассказы о том, что сегодня вызывали Таню или Катюшу, а они — вообрази, Нилушка! — ничегошеньки… ну, ни единого словечка не знали… Теперь Петушок рассказывает о своих приятелях: «А он ка-ак даст! А тут сам директор… Понимаешь, Нилушка?» И Неонила Кузьминична мерно кивает седой, туго повязанной платком головой: «Понимаю, понимаю, Петенька… Шутка ли — дирехтор! Да ты с хлебом, с хлебом суп ешь, без хлеба никакой сытости!»

Степняк называет Неонилу Кузьминичну только по имени-отчеству. И того же требует от сына. Но Петушок удивленно таращит свои глаза-пуговки: «Нилушку — по отчеству? Разве она чужая?»

Обедает Петушок на кухне, и пока он, захлебываясь собственными рассказами, уписывает первое, второе и третье, Неонила Кузьминична успевает закончить готовку для «взрослых». «Взрослые» — это, во-первых, Надя, во-вторых, сам Степняк, в-третьих, теща, Варвара Семеновна. Все они обедают в разное время, и Неонила Кузьминична считает, что это непорядок. Только по воскресеньям семья собирается за столом вместе, и каждый раз Неонила Кузьминична во всеуслышание объявляет:

— Слава те господи, хоть по-людски отобедаем!

Впрочем, и воскресные дни приносят Неониле Кузьминичне огорчения: то Степняк с Петушком, отправившись с утра в Химки, в музей или в Кремль, запоздают к обеду; то Варвару Семеновну вызовут на работу — тяжелые роды, без старшего гинеколога не обойтись; то Надя позвонит, что она с Маечкой задержалась в ателье на примерке и лучше всего ее не ждать. А теперь, когда Степняк дома, Неонила Кузьминична никак не может войти в новый ритм жизни. Правда, Петушок и Варвара Семеновна по-прежнему с самого утра уходят из дому, да и Надя то и дело убегает в магазины («Надо же подыскать для Ильи приличную одежку!»), но сам Илья Васильевич тоскливо слоняется из комнаты в кухню, поглядывая на часы и донимая Неонилу Кузьминичну странными вопросами:

— А с каких это пор у нас на окнах появились шелковые занавески? Я что-то раньше не замечал…

Или:

— Куда девались фронтовые фотографии, которые висели над моей тахтой?

А шелковые занавески Наденька купила еще в прошлом году, когда Степняк был в санатории. И фотографии тогда же сняла, — ремонт делали, вот и сняла. И не повесила больше: жаль, дескать, новые обои дырявить… Удивительный человек Илья Васильевич — неужто за целый-то год не разглядел, что занавески новые? А впрочем, что он, что Варвара Семеновна — оба по дому ходят как потерянные. На работе, небось, пропади какая-нибудь нестоящая иголка от шприца — мигом заметят. А дома — безглазые.