Ахмедхан Абу-Бакар - Рассказы советских писателей

«Началось, — подумал Гудули, — теперь до вечера миллион вопросов выпалит».

— Если бы дерево чувствовало, сынок, гиблое было бы наше дело, зря старался бы тогда человек замолить грехи свои. — Гудули ждал новых вопросов, но Уча осторожно прикоснулся большим пальцем к блестящему лезвию и сам ответил себе:

— Чувствует! Как не чувствует?! — и пристроился рядом со стариком. Гудули задумчиво положил руку на рыжую, как огонь, голову мальчика.

— Уча, нынче утром твоему деду Гудули исполнилось сто лет.

Уча взглянул на него и засмеялся.

— Чему ты смеешься, поросенок?

— Тебе и в прошлом и в позапрошлом годах было сто.

— Как это так? — даже обиделся Гудули.

— А сколько же?

— В прошлом — девяносто девять, а до того — девяносто восемь. Вот сегодня исполнилось сто.

— Ты все время одинаковый, — снова рассмеялся Уча.

— Не скаль зубы, как юродивый, пусть твой отец будет всегда одинаковым, если тебе так нравится!

— Мама говорит, что твои лета не прибавляются и не убывают; этот проклятый, сказала она, остановил время.

Гудули взглянул мальчику в глаза и увидел в них свое проказливое детство, потом посмотрел вдаль и спросил между прочим:

— Никак не умирает, говорит?

— Угу.

— Время, говорит, остановил?

— Остановил, говорит.

— Время, сынок, не только мне, но и ста парам буйволов остановить не под силу, — с горечью покачал головой Гудули.

— А кто может остановить время? — заинтересовался Уча.

— Придет пора, и, надо думать, само собой остановится, — и Гудули улыбнулся собственным словам. Уча откинулся на траву.

— Погляди, дедушка Гудули, на небе сразу и солнце, и луна.

— Я уже видел, сынок.

— Как же так, на небе день и ночь сразу?

«С ума сведет меня этот пострел», — подумал Гудули и ничего не ответил.

— Как же это? — не отставал Уча.

— Небо — это глаз божий, в нем все вместилось: и день, и ночь, — объяснил Гудули.

— Какой глаз?

— Ну и горазд ты, балаболка!

— Какой глаз? — не отставал Уча.

Гудули стало жарко, он расстегнул ворот.

— У тебя есть глаза?

— А это что, по-твоему? — Уча дотронулся до своего глаза указательным пальцем.

— Закрой!

Уча моментально зажмурился.

— Что ты видишь?

— Темно.

— Теперь открой. — Уча широко раскрыл глаза. — А теперь?

— Светло.

— Вот такой и глаз бога, — с облегчением вздохнул Гудули.

— Разве я и бог — это одно и то же?

— А как же, сынок, конечно, одно! Весь этот мир твой, и что в нем есть краше тебя?! — одарив мальчика всем миром, Гудули прижал к себе его словно охваченную огнем голову. Уча снова навострился спросить что-то, но Гудули зажал ладонью его открывшийся было рот и пригрозил: — Больше ни о чем не спрашивай, не то и тебя убью, и на себя руки наложу!

— Только один разок и больше не буду! — взмолился Уча.

— Договорились, но не больше! — предупредил Гудули.

— Утром мама сказала, что мой отец абрек, бандит, скотина и сукин сын. Это правда?

У Гудули пересохло во рту, и он долго не мог ответить этому маленькому, как щенок, ребенку, голову которого прижал к груди, огненную голову, согревающую его старые кости. Уча не сводил со старика испытующих глаз.

— Правда, сынок, но ты не должен повторять этого, все-таки он твой отец, — еле выдавил Гудули.

— А почему правда?

— Как иначе можно назвать мужчину, который бросает такого младенца и мчится за бабьей юбкой в Ставрополь?

Уча, не спрашивая больше ни о чем, молча высвобождается и идет к воротам.

«Не стоило говорить ему, он представляет себе отца ангелом, откуда ему знать, что тот при случае и Христу, кости переломает», — казнится Гудули и зовет:

— Уча, сынок!

Но Уча не оглядывается.

— Постой, Уча!

Уча останавливается, не оборачиваясь.

— Посмотри на меня, Уча! Не скотина он, твой отец, он Тариел, Фридон и Автандил [12] Тариел, Фридон и Автандил — витязи, герои поэмы Ш. Руставели. в одном лице. Ты что, шуток не понимаешь, сукин ты сын? — Уча недоверчиво косится на Гудули, не обманывает ли. Гудули машет ему рукой. — Иди ко мне, сынок, иди!

Уча медленно возвращается, но в этот момент словно кипятком обдает кто-то залихорадившее тело старика. Сначала он не поверил. Но это неведомое раньше ощущение, этот жар завладевает им все сильней, рождает ужас неизвестно перед чем, и Гудули вдруг понимает — начало конца.

— Господи! Не допусти! — взмолился он, но бог был неумолим. Словно ледяной водой обдало ноги Гудули Бережиани. — Уча, сынок, помоги мне! — вырвалось у старика, и, прежде чем успел подбежать мальчик, он сполз на колени, словно молиться собрался, и зарыдал.