Ахмедхан Абу-Бакар - Рассказы советских писателей

И старики пришли к решению — какой бы смертью Кнабис ни помер, похороны ему следует устроить самые что ни на есть пышные, и на похоронах ни в коем случае не плакать, а, наоборот, петь песни, которые он особенно любил и пел в «банке», когда был в хорошем расположении духа. На похоронах следует сказать речь, и сказать именно то, что думаешь, ведь Кнабис был таким человеком, что на его похоронах грешно себе не позволить говорить правду. И хотя еще не было вполне ясно, когда и какой смертью умер Кнабис и умер ли он вообще, Оскар Звейниек уже думал о том, чтобы заранее составить надгробную речь. В произнесении таких речей у него был немалый опыт, ведь он похоронил не одного своего друга и говорил над их могилами речи. В похоронах нет ничего страшного — здесь собираются вместе оставшиеся в живых, чтобы добром помянуть покойного и еще раз поразмыслить над самой что ни на есть простой вещью на этой старой и доброй земле: ничто не вечно под луной.

Оскар прокашлялся и приступил, потому что хорошее надгробное слово надо прежде попробовать, а потом уж произносить над могилой. Хорошее надгробное слово должно звучать, как старинная песня, ему надлежит быть таким, чтобы прослезились старухи, а старики, припомнив всю свою жизнь, пришли к выводу, что и они не хуже других, вместе с усопшим сделали немало добрых дел и еще не одно сделают, а молодые, у которых все впереди, должны жить так, чтобы над их могилами произнесли хоть несколько добрых слов.

Всем, кто такую хорошую надгробную речь будет слушать, станет ясно — жизнь чертовски хороша, только бы сами люди сумели жить не по-свински.

И Оскар Звейниек представил Кнабиса лежащим в гробу, а всех жителей поселка стоящими у гроба с поникшей головой.

— Сегодня мы стоим над твоей могилой, а ты, мертвый, лежишь перед нами, и мы никогда больше не сможем поговорить с тобой. Мне так жалко, и всем нам так жалко, что звали мы тебя Кнабисом [24] Кнабис — нос. , а не твоим настоящим именем — Юркой Стаклитом. Твое настоящее имя не очень-то красиво, а твой нос, по правде сказать, был слишком длинным, чтобы его можно было назвать коротким и красивым, — наверное, потому ты и не обижался на Кнабиса, что ни говори, это было здорово придумано. Так вот, дружище, разве кто-нибудь в нашем поселке женился, если бы ты не пел на свадьбах? Хоть тебя и не просили, ты все же приходил и пел. Чего ты на своем веку особого совершил? Вроде бы — ничего, только пел, как бешеный магнитофон, куда там, почище магнитофона! Хочешь верь, хочешь нет, но нам было чертовски хорошо, когда ты пел ту самую песню про море, которое, как девушка в синем платье, а еще про то, как не может берег без песчаных дюн, а море без смелых и сильных мужчин. Мы, вроде бесноватых, пели вместе с тобой, и не потому что у нас иной раз в башке хмель бесновался, а потому, что песня больно хороша и ты был человек хороший. А теперь мы все вместе споем эту песню в память о тебе и не забудем тебя, пока живы!

И старики запели. За соседними столиками их услышали и стали подпевать, потому что это была по-настоящему хорошая песня. Оркестр им стал подыгрывать, и вся «банка», будто единая семья, пела про море, которое, как девушка, нарядившаяся в синее платье, про то, что берег не может без песчаных дюн, а бури — без сильных и храбрых мужчин. А когда пели, то и в самом деле думали, что древнее, уже чуть надоевшее море похоже на юную своенравную девушку, в нее влюбляются, но никогда не могут понять; что они и есть именно те настоящие мужчины, которые затем и родились, чтобы всегда любить море, так как без любви жить нельзя, можно только зарабатывать на жратву да мало-помалу готовиться к смерти.

А когда песня затихла и все чуть отдышались от такого прекрасного пения, стал прокашливаться Екаб Кугениек, потому что и он готовился сказать речь. Свое надгробное слово он представлял себе так:

— Ха! Я начну — с «ха»! Потому что это чертово словцо пристало ко мне, как чума, — смогу ли я без него обойтись в надгробной речи? Юрка Стаклит, в этот день, когда мы предаем тебя земле, позволь вспомнить другой день, когда ты всех нас, бывалых мужиков, избавил от изрядной неприятности. Давно это было, мы тогда впервые отправились в Атлантику за сельдью. Теперь каждый мальчишка, у которого и борода-то еще не растет, туда ходит. А мы в первый раз! Меня ребята брать с собой не хотели, говорили — старая кляча — ха! Вот опять сказал — ха! И все-таки я поехал. В те времена у рыбаков сапоги, рукавицы, не говоря уж о сетях, были куда как хороши! Руки мы поистерли в кровь, ноги у нас промокали больше, чем рыба промокает в море, а на уме одно — вернемся домой и за все мучения получим кучу денег — целый дом или «Волгу» в наличных — ха! Борода у меня тогда отросла чуть не до колен, не мылись мы добрых полгода — в море ведь только ненормальный станет мыться. Вот вернемся домой — такое пойдет веселье! Такие номера отколем — ха! Потому что те, на берегу, грустили без нас, и мы должны их потешить. Ну и решили мы нарядиться пиратами: повязали вокруг головы платки, к носам приладили кольца, а в руки и в зубы — ножи для разделки сельди. На конкурсе маскарадных костюмов, наверное, первое бы место заняли. Меж тем встречавшие нас решили, что без речей в таком случае не обойтись, и с этой целью соорудили специально для нас трибуну — стало быть, как сошел с палубы, валяй на трибуну, в море-то ведь много не наговоришься, а на берегу болтай сколько влезет, А когда большое начальство увидело нас с этакими бородищами, с ножами да кольцами в ушах и носах — все, как есть все, онемели. Ясное дело, разве можно таких шутов гороховых на трибуну выпускать? И ты нас тогда спас. Тебе, наверное, следовало петь в нашу честь гимн, прославлять, вроде мы герои какие, но ты хитрец, чертов сын, ты не стоял раззявой, как другие, ты не растерялся и запел: «Был ты, парень, удалым молодым!» Веришь, Кнабис, меня слезой прошибло. Моя старуха на меня глядит, ребята мои глядят, а мне вот ничуточки не стыдно реветь, словно я младенец грудной. Как-никак всю Атлантику избороздил, от молодых не отставал ни в одном деле, потому могу сказать — ха! Дорогие мои, давайте споем в честь нашего друга, которого мы сейчас предаем земле, песню, спасшую нас от позора. По правде говоря, Кнабис, тебе следовало стоять над моей могилой, но так уж получилось, что не я, а ты скоро будешь в земле, мне же придется еще какое-то времечко потопать. Стало быть, предлагаю спеть «Был ты, парень, удалым, молодым!».