Ахмедхан Абу-Бакар - Рассказы советских писателей

Бывали у нас дома стычки между отцом и матерью. Но обычно он, не дослушав и половины того, что она хотела сказать, затыкал уши и убегал в другую комнату, хорошо, комнат было много. Однако на этот раз он все дослушал и строго сказал:

— А раз дочь единственная, тем более ты не должна потакать ей во всем, ты лучше как мать направь ее на путь истинный.

Но маму не так просто было переговорить.

— «Путь истинный, путь истинный», — передразнила она отца. — С чего ты взял, что твоя дочь идет кривой дорогой? Если бы я в те времена вышла не за тебя, а за сына горбатого Батмана — за Гочав-хана, то какой бы дорогой я пошла, по-твоему?

Отец насупился.

— Нашла о чем вспоминать! Если бы ты вышла за сына классового врага, это была бы самая кривая дорога из всех кривых дорог, какие только есть на свете! А кто и что скажет мне в райкоме, если я не считаю этого парня достойным моей дочери?

— Счастье твоей дочери — не забота райкома, — сразу нашлась мама, что ему возразить. — Ты любишь говорить: «Он ответит за то, что сказал». Так вот, если ты будешь противиться счастью Гульсун и мешать ей — ты, ты ответишь мне!

Отец не ожидал такого отпора и постарался отступить:

— О чем говорить с женщиной? В этом доме мне дадут поесть? Дадут чаю? Или я должен ходить голодным, как нищий оборванец?!

Больше разговора про то, что он своими руками перережет мне горло, не было.

Если у счастья, как у горы, есть вершина, значит, я была на вершине. Я понимала, что отец не откажется от своих намерений разлучить нас. Он готов был отправить меня на учебу в Ашхабад, хоть в Москву, лишь бы мы с Шихимом не могли встречаться. Но… Характером я, наверно, в маму, да и в него. Потому-то я и стала твоей женой, мой дорогой Шихим!

Это, понятно, вызвало долгий разлад с отцом. И впоследствии, став старше, я думала, что за человек — Аманша Аллаяров. Жизнь его не баловала. Батраком он и в самом деле был, а не только по анкете. А когда начались колхозы, он ревностно принялся строить в ауле новую жизнь. Кому же и было стать председателем, если не ему. Поначалу отцу было легко с народом, народу — легко с ним. Но постепенно…

В тяжелые годы войны, о которых я знаю только понаслышке, наши женщины с кетменями не расставались. А говорили: «Аманша Аллаяров выполнил план». На совещаниях ему приходилось слышать: «Твой колхоз, Аманша-ага», «В твоем ауле, Аманша-ага». Потом он и сам стал все чаще употреблять: мой колхоз… мой аул… И даже: школа моего аула!

А сегодня отец ведет себя так, будто вся жизнь остановится, раз нет у него больше ключа от сейфа, где хранится колхозная печать. Он скрипит зубами и не стесняется при мне сказать: «Надо было давно прогнать таких склочников, как Шихим». Что же, Шихим должен быть благодарен ему за историю с его отцом? Подробностей никто не знает, но ведь отец был председателем, когда Бепбе-ага вернулся с войны и с ним случилась беда.

Не любил отца — не любит и сына. Он не принял его на должность агронома, когда Шихим вернулся после сельхозтехникума. Он пошел против Шихима, когда тот собрался вступить в партию.

Не надо было отцу выступать, что Шихим — еще молодой, зеленый, несознательный. Молодой!.. А что — в партию надо вступать, когда станешь дряхлым стариком? Все же на этот раз не посчитались с самим товарищем Аллаяровым — приняли Шихима.

В родном ауле места ему не нашлось, хоть и не так уж много у нас дипломированных специалистов. Они плохо уживаются с отцом. Он говорит — много о себе понимают. Шихим устроился в райком комсомола, и отец по-прежнему не считал его за человека. Вообще в районе он признавал только двух, ну — трех людей. Только эти трое встречали в колхозе почетный прием. Да и не людям он оказывал почет, а должностям. Помню, один секретарь райкома, переставший быть секретарем, больше никогда не появлялся у нас в доме, хоть приезжал в аул как работник райфо. Но для троих — был обед, коньяк, чай, они спали у нас в доме на мягких матрасах из верблюжки. Отец не любил, чтобы у него в колхозе обращали внимание на «второстепенных» районных работников. Он говорил — районщики начнут воображать, что он их боится и заискивает перед ними.

Да-а… За то, что я с Шихимом, я должна быть благодарна маме. Но если бы и мама была против, я бы все равно связала свою судьбу с его судьбой.

Мама рассказывала, какими были наши туркменские баи, у которых отец успел побывать в батраках. Для них баран был куда дороже чабана! Значит, отец должен был бы ненавидеть бесчеловечность. Почему же — по своей пренебрежительности к людям, нетерпимости к чужому мнению, заносчивости — он и сам, прости, господи, стал походить на них?