Матильда Юфит - Осенним днем в парке

— Что мешкаете? — спросил Самарин. — Знаете, какая глубина положена по уставу?

Флегонтьев нехотя разжал пальцы, выбросил слипшиеся, влажные комки.

— В нашем крае совсем другая почва — чернозем. — Он поплевал на ладони и лениво взялся за лопату.

— Вы находитесь в обороне. — Голос Самарина набирал резкость, твердел. — Каждая минута дорога. Надо готовиться к встрече противника: разведка донесла, что вражеские танки близко.

Флегонтьев ухмыльнулся. На его крупном красном лице с маленькими заплывшими глазками было написано недоумение.

— Какой же противник, кругом чистый полигон! Учеба! — пробормотал он.

— На учебе все должно быть как в настоящем бою. Иначе вы не научитесь воевать, — строго сказал Самарин и отошел.

Лобков, разгоряченный, азартный, точно выполняя указания Черенкова, наводил орудие. Самарин остановился, посмотрел, что-то поправил, объяснил. Потом вскользь спросил:

— С завода?

— С завода, товарищ лейтенант. Токарь.

— Оно и видно. Рабочего сразу видно.

Когда мы отошли, Самарин сказал мне доверительно:

— Этот ничего. А вот Флегонтьев — нет, не нравится.

— Почему? — спросила я, хотя Флегонтьев и мне не нравился.

— Тусклый глаз, — лаконично ответил Самарин. — И вот этот еще… — Он чуть вздохнул и сдвинул свои белесые брови, присматриваясь к Яцыне.

Я тоже стала приглядываться, припоминать.

Верткий, исполнительный, даже услужливый, он, как нарочно, старался попасть на глаза Самарину и выказать свое усердие. Больше всех суетился, когда перетаскивали пушку, но не толкал сам, а все забегал сбоку и спереди, смотрел под колеса, кричал и подбодрял. Ноздри его узкого хрящеватого носа трепетали. Команду Яцына понимал с полуслова, шуткам смеялся громче всех, но похоже было, что он не слышит ни команды, ни шуток, а особым чутьем угадывает, как и что надо делать. Узковатый в плечах, он все же не производил впечатления человека слабого, скорее выносливого и ловкого. Что в нем плохого заметил Самарин?

Когда командир подошел к наблюдателю — худощавенькому пареньку во взмокшей на спине гимнастерке, с таким восхищением и ужасом смотревшему в огромный бинокль, будто из котловины вот-вот и вправду появятся танки, — паренек вытянулся и со счастливым придыханием, с удовольствием доложил, что боец такой-то ведет наблюдение за передвижением противника.

Самарин жестом показал, что вытягиваться во весь рост не надо, его могут обнаружить.

— Учащийся? — спросил он, беря из рук наблюдателя бинокль и поднося его к глазам.

— Так точно! — Боец снова сделал попытку вытянуться, и снова Самарин жестом остановил его. — Так точно… Учился на первом курсе техникума.

Самарин кивнул.

И опять пошел по полигону, то пригибаясь, то перебегая от дерева к дереву, показывая бойцам, что если он от них требует точного выполнения законов боя, то и сам не позволяет себе никаких вольностей и поблажек.

Обух, тяжело и неловко ложась выпирающим животом на черенок лопаты, устраивал себе окопчик. Он сконфуженно посмеивался над свой нерасторопностью и даже слегка пожимал плечами.

Самарин отнесся к нему сочувственно.

— Тяжело с непривычки?

— Пока не жалуюсь… — принял молодцеватый вид пожилой солдат.

— Покажите руки…

Ладони у Обуха кровоточили, мокли раздавленные черенком лопаты водяные пузыри. Самарин недовольно покачал головой и, взяв из рук Обуха лопату, стал показывать, как ее надо держать.

— На гражданке кем были?

— Главным бухгалтером. Годовые балансы сдавал в срок, не спал ночей, но вот… чемодан… — Он похлопал себя по животу, но испугался, не слишком ли вольно себя держит, и опустил руки.

Самарин дипломатично сделал вид, что не расслышал. Обух спросил торопливо:

— А что сегодня в газетах? Сводка какая?

Самарин выразительно поднял брови.

— Все то же… — сказал он. — Все то же. В тринадцать ноль-ноль будет политинформация.

Политинформацию проводил Кривошеин. У меня гудели от ходьбы ноги, и я уселась чуть в стороне от собравшихся в кружок бойцов.

Кривошеин рассказал, что делается на фронте, показал карту, посоветовал выделить агитаторов. Выделили Лобкова. Чуть краснея, Самарин достал из кармана сложенную прямоугольником, стершуюся на сгибах газету и протянул ее Лобкову.

— Вот в газетке есть факт про героя-артиллериста.

Лобков читал хорошо, внятно, и Самарин снова заволновался так, будто кто-то близкий ему лично, родной остался один на один со своим орудием перед немецким танком. И мне снова показалось, что не тихий, огромный пустырь в предгорьях Средней Азии видит Самарин, а изрытое воронками поле боя.