Валентин Черных - Москва слезам не верит - сборник

— Помер старик, — сказала ему неряшливая женщина и облегченно вздохнула. — Чудить стал на старости лет. Все ехать куда-то собирался. Помер. А вы кто ему будете?

Семен не стал ей объяснять, да и объяснять было нечего. Женщина подозрительно проследила за ним, пока Семен не закрыл калитку.

Они жили с дедом Кириллом вдвоем. Дед вставал на рассвете, доил корову и выгонял ее в поле, бабка умерла перед войной. Они сами варили щи, и Семен помогал деду крутить мясорубку. Вечером дед обычно рассказывал Семену о своей жизни. Выходило, что дед был героем, потому что воевал с белыми и был командиром.

— Ты немцев боишься? — спрашивал дед.

— Боюсь, — признался Семен.

— А ты не бойся, и все, — убеждал его дед. — Немец, он, конечно, не дурак, потому ему умирать тоже неохота. Ты видел наши танки?

— Видел.

— И все. Не бойся. У нас тоже есть танки. Мы еще им дадим под… — Дед выругался.

— Почему под…? — спрашивал Семен.

— Потому… — Дед обдумывал ответ. — Но ты плохих слов не употребляй, это некультурность. Но так их за ногу, их матерей…

Семен от деда выучил много новых слов. С тех пор прошло больше двадцати лет, и однажды, когда его разозлили слесаря в автопарке, Семен выругался дедовым ругательством так, что слесаря долго просили повторить, они никогда такого не слыхали.

Однажды заехал Осипов.

— Стрелять надо, а я для них хлеб собираю!

— Замолчи! — тоже крикнул Осипов. — Тебе ответственное дело поручили!

— А я на это дело!.. — Дед вставил свое любимое выражение.

— Ты красный командир в прошлом и обязан подчиняться дисциплине! — кричал Осипов.

— А я на такую дисциплину!.. — Дед и дисциплину охарактеризовал своим любимым выражением.

Семену было скучно в деревне. И еще ему очень хотелось сладкого чаю, а сахара не было. И Семен попросил деда:

— Купи конфет.

Дед странно посмотрел на него, повздыхал, но через два дня привез из города коробку фруктового немецкого мармеладу.

Еще раз приезжал Осипов, они долго шептались с дедом, ночью они уехали вместе, а утром дед привез брезентовый тюк. Весь день он строгал рубанком доски, и к вечеру был готов гроб. Ночью гроб вывезли, а через несколько дней дед привел Семена на кладбище, снял шапку перед новой могилой и сказал:

— Здесь лежит твоя мать и моя дочь. — Борода у деда стала мокрой от слез. Он шмыгнул носом и добавил: — Убивать будем, как сук. Мы для них не люди.

А еще через несколько дней в деревню приехал грузовик с офицером и тремя солдатами. Офицер зашел к ним в дом, долго сверял по спискам и кричал на деда:

— Пьяная свинья! Не будет шерсти, через два часа сбрею тебе бороду.

— Может, этот… мать? — спросил дед, когда офицер ушел.

— Тот был толстый.

— А какая разница? — сам себе сказал дед. Он надел чистую, стираную рубаху и принес автомат. Щелкнул затвором, открыл крышку диска, пересчитал патроны и позвал Семена.

— Будешь жить у Марьи Трофимовны. Если что, Понял?

— Понял.

— За мною не ходи.

Но Семен пошел, прячась у забора. Дед подошел к грузовику, снял автомат с плеча и стал стрелять очередью.

Один солдат упал сразу, второй попытался спрятаться за радиатором, но не успел и упал у колеса, третий солдат торопился достать винтовку из кузова. Дед подошел к нему и выстрелил в упор одним патроном.

Офицер выскочил из сельсовета с пистолетом. Дед поднял автомат, и Семен услыхал, как впустую щелкнул затвор.

Дед отбросил автомат, стал расстегивать кобуру нагана, и тут офицер выстрелил. Дед упал на колени.

Офицер выстрелил еще раз. Дед упал на бок, с трудом приподнялся, прислонился к колесу, согнул левую руку и положил на нее наган. Офицер выстрелил сразу три раза, закричал, бросился в сельсовет, и тогда выстрелил дед.

В деревне стало тихо-тихо.

У грузовика лежали трое солдат, а на крыльце то кричал от боли, то замолкал офицер. Он попытался сползти по ступенькам, дернулся несколько раз и затих.

Свет фар выхватил частокол ограды. Из темноты шагнул цементный солдат с автоматом под цементной плащ-палаткой. Братская могила. Под Гродно стоит такой же цементный солдат. У него под сапогами на постаменте привинчена бронзовая доска. На ней сто двадцать бронзовых фамилий. Первый сверху — его отец — Буслаев. Он старший по званию, поэтому на доске первый. Три года назад Семен приезжал в те места.

Маленький городок с новой школой под черепичной крышей, новый клуб с колоннами и старый костел с глубокими царапинами на камне — осколки снарядов от скорострельных авиационных пушек. Костел был единственным напоминанием о войне.