Павел Нилин - Впервые замужем. Рассказы

Не совсем хороший. Но все-таки. Она, пожалуй, помирилась бы с ним, если б он пришел и стал просить прощения. Она простила бы его, пожалуй.

Но почему он не идет?

Ах, может быть, он решил сделать так, как говорила та женщина в вагоне: «Побаловался и ушел»? Неужели?

Это предположение оскорбляет Варю. Она краснеет от стыда и досады.

Она жестоко отомстит Добрякову.

Бессознательно она ищет в литературе, в жизни все, что походит на ее историю. И не находит.

В литературе описаны бедные девушки, которых бросали бесчестные соблазнители.

Но ведь она не бедная девушка, и ее никто еще не бросал. И не может бросить. И не может соблазнить. Она сама бросит. И сама соблазнит, если надо. И сама расплатится за все свои ошибки. Пусть у нее будет ребенок. Пусть. Он нисколько не помешает ей работать и учиться.

И действительно, беременная, она стала работать и учиться еще с большим азартом, чем раньше. Но тяжелое сознание грубой и непоправимой ошибки не оставляло ее ни на минуту. Она носила под сердцем ребенка, думала о нем и думала о своей ошибке. Да, она совершила серьезную ошибку. Но что же делать?

После работы она пошла в заводскую амбулаторию. Ведь в прошлый раз она не долечилась как следует, досрочно ушла из клиники. Важно знать, может ли она все-таки иметь детей.

Женщина-врач приняла ее очень любезно.

Варя попросила:

— Посмотрите меня, пожалуйста, повнимательнее. Меня предупредили, что мне нельзя рожать.

— У вас муж есть?

— Нет у меня мужа, — вызывающе сказала Варя. И вдруг покраснела до слез.

Докторша заметила эти слезы.

— В другое время я вам ордер на аборт выписала бы, — сказала она, — но теперь нельзя, вы сами знаете. А как женщина я вам сочувствую. Я понимаю…

— Вы ничего не понимаете! — закричала Варя. — Ничего! И никогда не поймете…

По улице она шла заплаканная, не утирая слез.

У заводских ворот ее окликнули:

— Варя!

Она оглянулась. Утерла слезы по-детски, кулаком.

Перед ней стоял Добряков, сияющий, в новом пальто, в крагах. Была зима. Декабрь. Добряков шел на занятия технического кружка. Он сказал:

— Здравствуй, Варя.

Варя хотела войти в главные двери. Потом раздумала, повернулась и пошла в сторону.

Добряков пошел за нею. Он осмелел, увидев ее в слезах.

— Варя, я хотел с тобой поговорить…

— Отстань от меня, — сказала она и, взглянув ему прямо в глаза, добавила: — Я ненавижу тебя… Слышишь?

Она стала очень нервная в последнее время. И никто не знал, что случилось с нею.

Дома она кричала на мать.

— Господи! — говорила Наталья Кузьминична. — Это что же такое? На родную мать… Ты бы хоть поговорил с ней, Семен. Она тебе не родная, но она тебя послушает.

Но Семен Дементьич говорить с ней не решался. Варю он сам слегка побаивался. У нее крутой характер.

И, может быть, потому, что он никогда не вмешивался в ее дела, она была всегда с ним вежлива, а иногда даже ласкова.

Она, как в детстве, называла его дядей Сеней.

В клубе ставили «Лес» Островского. Семен Дементьич играл Аркашку.

Варя сказала:

— Я хочу посмотреть…

Семен Дементьич очень обрадовался. Он боялся только, что Варе не понравится. Она привыкла смотреть настоящих актеров.

Но ей понравилось. Она много смеялась в этот вечер. И когда после спектакля они шли домой, она взяла Семена Дементьича под руку и сказала:

— Ну прямо Игорь Ильинский! Если бы тебе, дядя Сеня, годочков десять убрать, ты бы…

— Я бы… — сказал он, — я не знаю, чего бы я делал. Я бы землю носом рыл. Я горячий. Обидно, что годы не те. Давай меняться, Варя.

— Ишь ты какой! Любишь маленьких обманывать…

Варя смеялась. А Семен Дементьич вдруг погрустнел. Они шли по Арбату, мимо гастрономического магазина. Семен Дементьич сказал:

— Зайду возьму пол-литра. Душа у меня чего-то не так…

Он взял пол-литра, и они пошли дальше.

— Говорят, — сказал Семен Дементьич, — что человечество не будет потреблять напитки, если ему предоставить в полное его удовольствие театр и кино. А у меня наоборот. Мне театр душу разжигает. Я себя жалеть начинаю.

Он говорил как пьяный или как обиженный ребенок. Они переходили через Смоленскую площадь. Был первый час ночи. Варе передавалось грустное настроение спутника. А спутник все говорил и говорил.

— Главное, — говорил он, — знать, что делать. Я никогда этого не знал. Бросался во все стороны, все делал. А до главного так и не добрался. На старости лет меня за талант мой артистический хвалить стали. Режиссер мне говорит: «Ты, Сушков, прирожденный комик». Я говорю: «Артур Григорьич, какой же я есть комик, если я пожилой человек? Комик — он обязан быть моложавый, как я понимаю». Мне бы в актеры, правильно ты, Варя, говоришь, лет так тридцать тому назад надо было бы пойти. Когда я молодой был, кровь с молоком. Вот бы я был комик…