Сергей Диковский - Избранное

Сергей Диковский был энергичным, активным, живущим в одном ритме со своим временем человеком. Отпущенные ему 33 года жизни совпали с бурными и сложными событиями нашей страны, и он прошел сквозь них достойно и честно, сохранив до конца своих дней верность тем лучшим идеалам, которые воспринял еще в пору комсомольской юности. За свою недолгую жизнь он успел сделать очень много. Его газетная деятельность была многообразна и плодотворна, он отдал ей много лет жизни. Литературное дарование писателя не успело развернуться в полную силу, но лучшее из того, что он создал, оставило след в советской литературе.

С. Гладышева

Вдоль границы, от заставы «Казачка» к Медвежьей губе, ехали трое: капитан Дубах, доброволец Павел Корж и отец молодого бойца, сельский кузнец Никита Михайлович.

Ехали молча. Запоздалая уссурийская весна бежала от океана таежной тропой, дышала на голые сучья дубов и кидала жаворонков в повеселевшее небо. Вслед за ней, обгоняя всадников, летели птицы и пчелы.

Взбирались на сопку каменистой, звонкой тропой. Ветер раздувал на ветлах зеленое пламя, орешник и жимолость подставляли солнцу прозрачные листья, папоротник выбрасывал тугие острые стрелы; только вязы не слушались уговоров ручья: еще тянуло из падей ровным погребным холодком.

Ехали долго, через ручьи, сквозь шиповник и ожину, мимо низкорослых ровных дубков, и выбрались наконец на самый гребень сопки.

Открылась земля — такая просторная, что кони сами перешли в рысь. Маньчжурия уходила на юг, пустынная, затянутая травой цвета шинельного сукна. Земля была беспокойной, горбатой, точно под ее пыльной шкурой перекатывалась мертвая зыбь.

Никита Михайлович толкнул сына локтем. Старик любил вспомнить при случае сумасшедший мукденский поход.

— Видел, где твой батька подметки оставил? — спросил он, выезжая вперед.

— Поедем поищем, — сказал сын, смеясь. — А ты разве в пехоте служил?

— Нет, в гусарах…

— То-то привык за гриву держаться.

— Сказал бы я тебе, Пашка…

Скажи.

Коня конфузить не хочется.

Они стали взбираться дальше; впереди — маленький краснощекий отец, накрытый, как колоколом, тяжелым плащом, за ним — сын, большеголовый крепыш, озадаченный скрипом новых сапог и ремней. А тропа все крутилась по гребню, ныряла в ручьи, исчезала в камнях и снова бросалась под ноги коням — звонкая, усыпанная блестками кварца. Голова кружилась от ее озорства.

Между тем трава исчезла. Ноги коней по бабку стали уходить в жесткий пепел. Дико чернели вокруг всадников прошлогодние палы. Никита Михайлович съежился, помрачнел. Разговор оборвался.

Наконец лошади стали. За ручьем лежал город — незнакомый, глиняный, с четырьмя толстыми башнями по углам. Начальник не взглянул на него. Он спрыгнул с коня и снял линялую фуражку перед каменной глыбой.

— Читайте сами, — сказал он Никите Михайловичу.

В глубоких надписях, высеченных на глыбе неумелой, но сильной рукой, светилась дождевая вода.

Он был пулеметчиком, сыном народа,

Грозой для бандитов, стеною для родины.

А. Я. Корж. 1935 год. Ноябрь.

Теперь был апрель. Над глыбой летели пронизанные солнцем облака и отзимовавшие на дубах упрямые листья.

Никита Михайлович слез с коня, вынул записную книжку и переписал надпись. Начальник смотрел на него прищуренным глазом. Другой закрывала черная повязка.

— Не знаю, как насчет рифмы, — сказал капитан осторожно, — а смысл, мне кажется, правильный.

Никита Михайлович нагнулся, поднял из пепла пулеметную гильзу и долго вертел ее, точно сомневаясь, мог ли быть озорной большеротый Андрюшка «грозой для бандитов». Гильза еще не успела позеленеть.

— Это его позиция? — спросил он наконец, не глядя на Дубаха.

— Да, — ответил начальник.

— Он умер сразу?

— Нет, — ответил начальник.

Вдруг Никита Михайлович повернулся и, ухватив жесткими пальцами красноармейца за пояс, затряс его с неожиданной яростью.

— Подбери боталы! — закричал он стариковским фальцетом. — Какой ты к черту солдат! Нудьга! Простокваша!

Он долго кричал на Павла, забыв, что сам привез его на Дальний Восток. Сын пошатывался от взрывов яростного отцовского горя. Наконец он поймал отца за руки и грубовато заметил:

— Давайте, папаша, успокоимся…

Никита Михайлович сунул гильзу в карман и сказал капитану более спокойно:

— Баба, совсем баба… Это он такой сегодня… квелый…