Владимир Фоменко - Человек в степи

Он поворачивается к Логушову:

— Смотри уж, на. Выкрути огонька больше.

Осмотр длится долго.

— Тэ-эк… А здесь как семечко пойдет?

— Так и пойдет. Тут же на конус делаем, а будешь абрикосу пускать, шплинтик крутни — и дырка ширьше.

— Да нет! Эх, чудак ты… наклепай вроде козырьком.

— Чудак петух. Знаешь!.. — бросает шутить кузнец, лично сам примеряет трубку глазом и, должно, убедись, что Логушов прав, тяжко вздыхает: — Ох, и осточертел ты мне со своими лесами!..

Громыханье и хлопанье за окнами слиты в непрерывный гул. Ветер напирает на стену дома, слышно, как скрипят доски школьной веранды.

Матвеич выходит глянуть, что на дворе, и, вернувшись, останавливается перед нами. На его ладони — вырванный с корнем мертвый кустик озимой пшеницы.

— С землей пошло, — говорит он. — Озимку несет!..

Мы набрасываем одежду и выходим. Сени пронизывает насквозь, запертые школьные ворота вгибаются внутрь и трещат в петлях.

Должно быть, далеко вверху прокаленное морозом небо чисто, и в зените светит луна, потому что все подернуто желтоватой мглой. Снег, перемешанный с землею, поднятой где-то с полей, идет высоко над крышами домов, хвосты песка растянулись в воздухе, и среди них, будто пунктиры, мелькают черные точки и черточки. Это летят кусты озимой пшеницы. Они падают возле школы в свете окна, мелькают на земле у наших ног, на ступеньках крыльца, на перилах. Матвеич растерянно зачем-то собирает их…

— Пойду! — выкрикивает Логушову кузнец и, с головой запахнувшись в тулуп, длинный, согнутый, скрывается в замети.

Кустики летят. На школьной крыше, словно под ногами бегущих людей, лязгают Железные листы, пыль вертится под застрехой, запорошенные глаза невозможно ни руками, ни воротником загородить от ударов.

Мы возвращаемся в комнату.

— С пятого участка пшеницу несет, — говорит Логушов сторожу.

— С пятого, — подтверждает сторож, — там жа бугры…

Логушов, сняв капелюху, трет белесую, остриженную под машинку голову, сидит у печи, малиновой от огня, веющей горячим воздухом.

Свет лампы падает на составленные с окон консервные банки с цветущими фацелиями. Некоторые банки, наверное особо ржавые, ребята обернули крашеными бумажками. Старый еж, подобрав под себя тряпку, спит в ящике, на котором наклеен ярлык: «3-й класс «А». Сбоку, в стеклянной коробке от автомобильного аккумулятора, без земли растет стебель кукурузы. Белые длинные его корни распущены в воде, должно быть сдобренной солями.

Логушов морщится, вслушиваясь в шорох, посвист, удары, грохоты ветра.

— Цацкаемся с ним! Насеять бы, — говорит он, — весь план леса сразу — уже не то было б!..

Видать, от жара печи и от жара близкой лампы ему душно, он стягивает даже сапоги с портянками.

Сторож методически забрасывает совком в поддувало подсолнечную лузгу. Мгновение лузга лежит темная и вдруг сначала с краев и затем враз вся активно вспыхивает, и отблески бегут по полу, освещают стены и потолок.

Говоря, Логушов всякий раз наклоняется вперед, приближаясь лицом к самой лампе. От прилива крови резче проступают веснушки. Крупные, набрякшие в тепле после морозного ветра губы оттопыриваются. Слух привык к грохоту за стеной. Лишь изредка на мгновение оглушающая тишина — и снова царапанье по стеклу. От печного боровка тянет гарью, внутри озабоченно урчит пламя; чувствуешь, как оно идет к трубе под гладко обмазанными глиной кирпичами.

Физиономия Ивана Евсеевича лоснится, оплывает истомой, он кулаком подпирает щеку, но тело берет свое, и щека непрерывно соскальзывает.

— Считают, — говорит он, — что лес в степях — дело колготное: то, мол, акацию к дубам подсаживай, то подрезай эту акацию, чтоб молоденькие дубки не душила… — Осоловевшие его глаза яснеют, опять становятся широкими и голубыми. — Ну какая здесь колгота? Все посадки идут прямой линией. А в косовицу пустил комбайн — он идет, снимает хлеб и заодно краем хедера верхушки акаций… Так и пошел, па-ашел, сколько глаз видит!..

Логушов мечтательно, точно сквозь стену, смотрит куда-то, чуть приоткрыв рот.

— Значит, все рассчитано, Иван Евсеич?

— Да называйте меня Ваня… — мигает он. — Ну да, рассчитано! Вот схемка у меня.

Он достает из стянутого красной резинкой бумажника засаленный листок и, жмурясь на огонь в лампе, крутит в ней сломанное колесико, пытается прибавить фитиль. Руки Логушова большие, с уже выступившими, как у мужчины, жилами, но еще по-мальчишески пухлые.

…Ветер идет валом. Кажется, что кто-то над крышей высоко в воздухе хлопает огромными брезентами. Ветер напирает на дом. Особенно настойчивый порыв — и на стене шевелится солнечный мичуринский монтаж, куски сухой замазки летят с подоконника.