Владимир Фоменко - Человек в степи

— Не скажи! — горячится он. — Доброго сазана подсекнешь, а он как вынырнется мордой — прямо жеребец, аж вроде заржет! Прет на леске, как, понимаешь, на вожжах…

А вокруг в сентябрьском солнце мелькают и мелькают берега, мимо которых плыли когда-то казаки на Азов; а праправнуки их, сегодняшние колхозники нонизовских хуторов Колузаева, Рогожкина, Кагальника, едут сейчас на пароходе. На соседней скамейке чернявая, лет девятнадцати, девчина зажала в мелких белых зубах шпильки, распустила косы, продирает их гребнем, поглядывая из-под них, словно из-под ветвей; и самый молодой наш охотничек — лензаводской фрезеровщик — вроде бы между прочим крутится сбоку, форсирует знакомство. Кто ж ее знает, не сойдет ли чернявая в Елизаветовке? Так и проворонишь, не познакомишься…

Вот ведь уж пристань! Елизаветовские мальчишки, напрягая пупы, гребут нам наперерез, чтобы пройти баркасом в сантиметре от кипящего пароходного колеса, «качнуться на бурунчиках». Какой-то моряк на каюке бросил весла, стал в рост на корме, лихо расставив ноги, ожидая набегающего буруна. Он всматривается в пароходную публику и, увидев знакомых барышень, с размаху швыряет им в знак приветствия рачка. Зеленый рачок хлопает в воздухе хвостом, не долетев до борта, шлепается в воду. Мы пристаем, запросто ткнувшись носом в усыпанный соломой глинистый берег; лопасти с шумом молотят в обратную сторону, покрывают реку пеной; вздрагивает прижатая нашим бортом наплавная пристанешка; плывут чьи-то опрокинутые в воду помидоры, смешиваются с бликами солнца, с ныряющими мальчишками. Никакие трусы не обременяют этих мальчишек. Вокруг живота лишь веревочка пояском, под которую подсунут они штаны, когда вылезут на берег, а пока как есть бегут по ту сторону перил по нашему борту, с визгом сигают вниз.

— Ну и работка здесь со школьным возрастом, — щурится Иван Дмитрич. — Полюбуйтесь, в каком виде красуются!.. Тут кто председатель исполкома? Беляев, что ли?

— Он. Кто ж еще, как не он? — с охотой отвечают женщины. Им нравится, что с ними сидит человек, знающий всех начальников, и сам вон какой представительный, строгий. — Беляев, а как же! — повторяют они.

Пароход идет дальше. Женщины, разомлевшие на послеобеденном, закатном уже солнце, навешивают на губу подсолнечную шелуху, угощают семечками Ивана Дмитрича. Тот отказывается.

— А мы, знаете, лускаем, вкусно ведь, — душевно поясняют женщины. — Особо если семечко кабачное, да еще когда поджаришь…

Щербатая тетка, что выбрасывала через голову рентгенолога газету с мусором, чувствуя себя в хорошей компании, залепила воском свою щербину и, когда смеется, делает это осторожно, кокетливо придерживает языком зуб. К нашей скамье подходит капитан. У него белая фуражка с крабом речного флота и обкуренные усы.

— Меньше хоть сорите, бабы. Горюшко вы мое… — для порядка говорит он женщинам и останавливается, вытягивая через наши головы шею, чтоб послушать.

— Был мой знакомец охотником, — начинает рентгенолог уже какой-то двадцатый случай. — Фельдшеровал он в районной амбулатории и ходил в церковных старостах. Был убежденный, так сказать, идейный верующий, но стрелял, как артист! Вытряхни из мешка двух воробьев, полети они в противоположные стороны — обоих дробью догонит.

— А кто ж ему этих воробьев выпускал? — иронично спрашивает Иван Дмитрич.

— Да никто не выпускал, — начинает раздражаться рентгенолог. — Это в том смысле, что стрелял здорово. Понятно?

Иван Дмитрич хмурится. Он привык, чтоб в его вопросах собеседник искал глубину, стоя ровно и не сморгнув, глядел бы в глаза. И чтоб, конечно, находил ее, глубину. А этот, конопатый, сам, видите ли, спрашивает: понятно ли ему, Ивану Дмитричу?.. Но Иван Дмитрич сдерживается. Он все же твердо решил общаться с массой.

— Прямо-таки снайпер, а не фельдшер! — объясняет рентгенолог. — Возвращается тот фельдшер домой — у него тройка утей на поясе. Вдруг перестал приносить… Как отрезало. Ни штучки… И, главное, не горюет. Для виду побурчит, и точка. Стала его жинка наводить справки у людей, и что вы думаете?..

Встречный белоснежный, с перламутровым отливом красавец теплоход — не чета нашему! — проходит мимо в сторону волго-донских шлюзов. С трех его палуб зычно гремит радио, заглушает на миг историю о чудных делах фельдшера.

— Оказывается, — перекрикивает рентгенолог, — завел он, этот святой, милаху. Выйдет с вечера во всей стрелковой амуниции, с крякушами в кошелочке и, вместо того чтоб в чакане, как сукиному сыну, мокнуть да всю ночь кормить комара, — к ней. Сердечное, так сказать, влечение. Бывает…