Леонид Леонов - Рассказы и повести

Пошел дед. И, пока ходил, — думал: что ж, — кажный обязан свою погибель иметь; дьякон гибнет от запоя, кура от чумы, береза под топором принимает смерть.

А Долбун сидел на корточках, глядел на корчагу, на небо, на Пигункову шапку, — старую и рваную, — добавок к бороде. Было ему нехорошо. Притащил Пигунок. Старый хомутище, с залыселым войлоком — цепной пес напугается… Таким бы хомутом да скакуху! Просит Долбун, как безногая дворняжка под телегой, от деда отвернись: — Только ты сразу, дедушка, чтоб не больно… Я тебе, Пигунок, врал тогда про головешку ту. Вра-ал…

Поднял Пигунок хомут, но опять опустил — и головой качнул неодобрительно. — Нет, уж ты лучше живи! Ты только уходи от меня. Хошь — так я тебе шалашик устрою и пшенца отсыплю. Ты тварь, и я тварь, какая разница… И сел, было, опять на пень Пигунок, да в ноги упал Долбун. — Надень! Изнемог я. Меня дьякон обидел, — захирел ноня… Ты меня, дедушка, уважить должон. Поднялся сызнова дед. — Правильно сказал: должна тварь твари уважение сделать. Сиди!

И произошло. Как накрыл Долбуна хомутом — не стало блазны, — лежит ржавый на травке гвоздик, и головка погнулась у него. Пигунок гвоздик этот в березу вбил и повесил на гвоздик шапку — добавок к бороде. И опять сел и стал сидеть.

В корчагу каплет, дятел долбит, бересто высочивает деготь, Пигунок спит.

В небе мостик перекинулся от облака к облаку. Вот бы гулять-то по тем мостикам.

Шумит, шумит березовая роща. Отрадно сердцу слышать шум этот. Тут слетает к вам, представьте, светлый луч и говорит: — Я — апостол Господень. Я вам благодать принес…

А вы ему: — Положь, ее, друг, на травку и не мешай!

Слушаю я, как березки поют!

Мне Филимониха надысь сказывала: «береза, говорит, затем поет, чтоб деготь гуще был».

Знаю и верю. А поют они, как девушки в хороводе на Троицын день…

Тогда цвела земля.

Не оставались бесплодны поля: платил колос земледельцу семь полных горстей зерна за зерно. Домой не возвращался без добычи зверолов, — топором он убивал двух, сидящих в западне, сразу. Радовалось сердце виноградаря: каждый грозд винограда его, насыщенный солнцем, был прозрачен и нежностью походил на грудь женщины Киттим из Элассара.

Цвела черная плоть земли, которая — как рабыня под солнцем, господином. Было звонко ее цветенье — как крик буйволицы о весне. Цвело и пело все, обладающее жизнью. Пел зверолов, напрягая лук в онагра, — земледелец, вскапывающий ноле, пел. Пел пастух, ведя вечерних овец к водопойному корыту, — виноградарь, выжимающий сок гроздьев, пел. Пел репей, простирая колючки над песчаным камнем, — и птица пела, вдоль Хиддекеля направляя широкое крыло.

А на земле жил пастух Ной, в нем кровь Сифа. Его отец — Ламех, сын Мафусала, которому удлинен путь дней. Тот, которого жилище Гаукад, северная гора земли, щедро наградил Ноя и жизнь его насытил обилием дней.

Старыми глазами глядел Ной назад и не видел дальше Ламеха. Старыми глазами глядел он вперед и не видел дальше трех сынов и пятерых внуков, которые покоят глаза Ноя, пастуха.

Сеннаара глубокие долины жаждут прохлады и сна. Орел дважды облетел по кругу над Гаукадом, рассыпая в тишину мелкие крики. Небо молчит. Варит мясо на костре Иафет, первенец. Солнце, которое опускается по ту сторону земель Адмы, дает нам видеть Иафета.

О, Иафет! Ты рыжий буйвол. Твоя грудь — грудь буйвола, рост твой — рост белого тополя. Лоб твой сулит рога. Когда западню на зверя ставишь ты, шепчет серна-мать детенышам своим: «Вот звенит тополь помутневшей листвой, — то Иафет ставит западню на вас». Ты идешь, когда все спит, и звезды светят только Иафету. Семени своему дашь ты гордость разума, крепость мышц.

Варит мясо на костре Иафет, стрижет овна Сим. Солнце, уходящее за черные столбы неба, кидает к нам черную тень Сима.

Ты — как вол, Сим, которому надломило шею деревянное ярмо. Всю тяжесть знойного поля выносишь ты. Острый пот полуденного труда заставил моргать чаще твои зоркие глаза, Не сломается мотыга твоя о камень, не ошибется в выборе из двух баранов глаз. Будут недалекие дни, загородит горы путь к Эдему, но теменем пророешь нору, длинную в широту горы, и выйдешь к воротам, где меч, щуря узкие глаза. Спросит: кто ты? Ответишь: я человек твой, Сим. Не гони, яремного быка не тронь. Ты разбивал градом колосья отца, я не поднял на тебя бранного слова. Я дал тебе сто пятнадцать мелкорунных овец и двенадцать больших быков, вожаков стада. Но ты скажешь, и я дам больше. Скажет: приди.