Леонид Леонов - Рассказы и повести

Святись, душа!

В березовой зелени лесной тиши сладко шуршит листвою вечер.

Пой!

Низошла на березовые рощи голубая тишина. Долбит в нее крепким носом дятел. И когда продолбит дырочку — выглянет оттуда, из голубой-то тишины, первая звезда.

И дороже мне та звезда материной улыбки надо мной, когда смутный ветер мяукнет в трубе, прячась от дождя…

С туесом идет по лесу Яков Пигунок, горбясь от нежданной беды. Пришла та беда, села на ворота, взяла Пигунка за ухо, говорит беда: «Стой, Яков, не трясись: я у тебя на постой встану».

Горько Якову Пигунку, ох, горько. Землянику собирай для банной блазны, ох! И Филимониха-то небось ушла уж на богомолье: сбиралась давно. Разорвись, а корми блазну земляникой!.. А что есть земляника? Березовая пречистая кровь, вот что: всегда она на березовых порубях, на березовых палах капельками тает под солнцем на горках гнилой листвы…

Трудно сгибаться Пигунку. Двадцать лет у дегтярной корчаги продремал дед, а тут — на. И ничего тут стыдного для Пигунка нет! мало ль что бывает… Бывает и красив, да глухой, и умен, да кривой, — разное.

Надо непременно тут речку вам показать.

Протекала за лесом речка. Прекрасная речка, — назовем, чтоб не узнали, Шепелихой. Рыбу в ней ловить — толстя щий невод можно порвать, не об корягу, а от рыбного мно жества.

Не широка, но глубока. Не длинна — зато богата и кра сива, как девица под венцом, золотым обручем заката. Дед бродил-бродил — а в туеске только днище закрыто, пока — ноги закололо и туб… Вышел дед нечаянно на реку. Несомненно тут Провидение сказалось. Мне Филимониха сказывала: «без господней воли — чирей не вскочит, лист не завянет, кура яйца не снесет». Я Филимонихе верю. Вышел, — видит: греются лиловые тучки шелковыми пояс ками в последних лучах, а еще ближе — «Гурмачи» видны, — васютинский белый дом как на ладошке, — а на берегу реч ки — мужички копошатся, два…

Как завидел Пигунок, сообразил в три счета, так и подлетел веником к ним, быстро. Кланяется, — туесок на песок, — ласковый: — Здорово, ребятки! — Что ж, здорово, коли не шутишь…Один, постарше, глаза вскинул: — Чтой-то чумазый ты, как домовик… Не домовик ли? Подхихикнул Пигунок веселому рыбаку: — Не-е! Дегтярник я… Вы не Конешемски ли? — Костриковские мы…

Заглянул одним глазом Пигунок в бадейку — ворочаются оттуда здоровенных три щучьих хвоста. Как увидел, — даже затрясло всего. — Вы, никак, ребятки, рыбкой занялись? — Не-е, мы дрова рубим, — помоложе который… Опять подхихикнул Яков Пигунок, будто не дрожь в нем, а непомерное веселье: — Ребятки-и… А дайте мне щучку одну. Очень уважите. Блазна меня одолела… Рыбаки глаза вскинули: — Какая блазна? — Банничек. Залез в корчагу, а ноне, — сбирай, говорит, земляничку, а то чуркой в затылок или в бороду, говорит, го ловешку суну, когда спишь. Засмеялись оба: — Так, ожоли банник, так ведь его не щучкой. Это он тебе сказал про щучку — обшеловить тебя хотел. Его на уголок надо… — Как это, на уголок? — Эка, как! Сто лет прожил, а ума не нажил! Ступай, да к полночи на уголок возле его масло лей. Как он тебя спросит: «ты, скажет, Яшк, зачем…» Так и прискочил на месте Яков Пигунок, дегтярник, — борода подсказала, что неладно тут: — Ой, робята! Постойте-ка! Откуда ж вы меня за Якова-то знаете. Я ведь вам не сказывал. Христос с вами. Я молчал… Тут протирает Пигунок глаза: пусто место, и следов на песке нет. Лёгли туманы белым дымом по лугам. Стекает сверху густая синь на сонные поляны. А щучки, три, в бадейке трепыхаются.

Почесал Пигунок бороду: вот те и на! Рыбачки-и! Такой рыбачок подденет на крючок, — вертись!

И стало вдруг тоскливо Пигунку: все один да один, никого возле. Посетил было гость, и тот чертом оказался.

Схватил Пигунок бадейку да бежать. Кипит в нем досада ключам, катышом застилает глотку досада. Четко шлепают лапти по мокрой траве. Мелькнул знакомый пень, покатилось из-за него круглое в свалилось в овраг на самое дно, дребезжа водянистой кожей по сучкам. Знает Пигунок. В овраге — зелень, плюнь и перестанут. Зелень, — это не страшно: зелень — дыханье майских дерев, старых пней, прелой земли, тайных трав дух… А шалашик — вон он, светится в темноте лубяной крышей, как простыня на суку.

Подкрался в тишине к шалашику, видит: в мерцающем потуханье уголья от костра — чайничек как висел, так и висит — спит Долбун. Присмотрелся Пигунок — голый; поворчал в бороду — у, проклятух! Ножик точишь?! Блазь! Достал щучку, за хвост, на руку золы посыпал горстку, чтоб не скользнула, — размахнулся, ворча, — борода как парус надулась, — хлоп с маху щучкой Долбуна по спине!