Анатолий Вахов - Утренний бриз

Американец был далеко. Его коренастая темная фигура стремительно неслась по синеющему снегу, и со стороны казалось, что он преследует какую-то добычу.

«Какой он сильный, неутомимый», — подумала Елена Дмитриевна, и ее щеки запылали еще сильнее. Она вспомнила его крепкие, требовательные и в то же время нежные руки. Нет, еще никто так не ласкал и не любил ее. Появление Рули и его любовь изменили жизнь Елены Дмитриевны, сделали ее полной, интересной и необыкновенной. Вот хотя бы эти лыжи. Раньше ей не приходилось бегать на них. Но однажды Рули предложил ей совершить лыжную прогулку. Она вначале даже обиделась, потому что считала лыжи делом мужским, грубым, и согласилась с неохотой. Неожиданно для самой себя она оказалась способной ученицей и скоро поняла, сколько приятного доставляет и бег на Лыжах по насту, и легкая усталость после него. Теперь вечерние лыжные прогулки стали у них постоянными.

Елена Дмитриевна с силой оттолкнулась палками и заскользила вниз по склону навстречу Рули. Жизнь с ним была легкой, беззаботной и приятной. Не то что с пьяницей Трифоном или Мандриковым, который думал о ревкоме больше, чем о ней. Тут женщина невольно оглянулась назад, на Ново-Мариинск, и ей стало не по себе. Там где-то лежит Мандриков, холодный, неживой… Тревога наполнила ее, и она поспешно закричала Рули:

— Ого-го-о-о! Ру-у-у-ли!

Блэк возбужденно залаял. Американец, не отвечая, стремительно подлетел к ней и, подняв вихрь снега, резко затормозил. Его темно-бронзовое лицо раскраснелось. Рудольф пробежал немалое расстояние, но дышал он ровно и легко.

На нем красная замшевая куртка и пушистый малахай. Рули крепко стоит на лыжах, он точно врос в них. Фигура литая, сильная. Рули улыбнулся:

— Вы, Элен, рассматриваете меня так, словно прицениваетесь, сколько я стою.

— Жаль, что рабовладение отменено, — засмеялась женщина, — а то бы я вас попыталась приобрести, если бы, конечно, хватило денег.

— Человек — самый дешевый товар, — убежденно и как бы между прочим ответил американец. — И товар этот всегда в избытке.

Елена Дмитриевна не могла не согласиться с ним, но его слова омрачили ее настроение. Она вспомнила, что Рули ни разу не заговаривал о том, что возьмет ее в Америку. А сама она почему-то не решалась даже намекнуть ему об этом. Рули страшил ее, она чувствовала за ним холодную бездушную силу, но закрывала на это глаза. Раздосадованно отвернувшись, она передернула плечами:

— Холодно. Вернемся домой.

Рули ответил не сразу. Он с удовольствием смотрел на молодую женщину. В этом наряде, с серебром инея на рыжеватых волосах, она была очень красива. В узких глазах американца мелькнуло самодовольство. Будет, что рассказать Томасу. Не каждая операция сопровождалась таким приятным приключением. Томас не торопился отзывать их со Стайном. Ну, что же, здешняя жизнь не так и плоха. А потом будет Америка. Он получит отпуск и отдохнет где-нибудь во Флориде… Рули забыл о Елене Дмитриевне, и она напомнила о себе. В ее голосе прозвучало раздражение:

— Ну, что же вы?

Она посмотрела на него через плечо. И Рули увидел, какие у нее злые зеленые глаза. «Как у рыси», — сравнил он и миролюбиво сказал:

— Я уступаю вам дорогу, дорогая. Прошу!

Елена Дмитриевна направилась к поселку, который уже тонул в сумерках, а Освещенные окна походили на робкие сигналы бедствия. Блэк мчался впереди, радуясь возвращению.

К дому Бирича они подъехали уже в густой темноте. Блэк яростно зацарапался в дверь. Воткнув лыжи в снег, Елена Дмитриевна и Рули вошли в кухню. Груня с озабоченным испуганным лицом возилась у плиты.

— Завари свежего чая, — приказала ей Елена Дмитриевна и, сорвав с головы шапочку, направилась к себе в спальню, прежде чем прислуга успела ей что-то сказать. Рули же сразу уловил какую-то тревогу в доме. Из столовой доносились мужские голоса. Американец взглянул на вешалку и по одежде определил, что в гостях у Бирича Струков и Стайн. «Свои», — Рули направился в столовую в предвосхищении вкусного ужина и небольшой, особенно приятной после лыжной прогулки выпивки.

— Наконец-то и вы, — встретил американца Бирич. Голос у него был глуховато-раздраженный. В нем звучали даже нотки нетерпения и гнева. «Что-то случилось», — Рули быстро скользнул взглядом по лицам Струкова и Стайна и успокоился, прочитав на них вежливо-снисходительное терпение и наигранную участливость.

— Я к ужину никогда не опаздываю, как пастор к молитве, — пошутил Рули и вытащил из кармана трубку и кисет. — Хотя ужин предпочитаю молитве.