Аркадий Савеличев - Забереги

Демьян ничего не ответил, но похоже было, что прекрасно понял председателя. Больше они не ругались, тихо и мирно ходили по деревне. Скрывать Федору было уже нечего. Под вечер натоптав порядком ноги, он без всякой подковырки сказал:

— А ты ничего, поработал. Поди, тоже записать трудодень?

— Запиши, как и всем, — не то в шутку, не то всерьез согласился Демьян. — Хотя после этой горькой посевной я бы лучше выпил в счет того трудодня…

— Не отказался бы и я. Да канули счастливые денечки, когда уполномоченных чарочкой встречали.

— Жаль, Федор. Ведь все-таки я домой к себе приехал, — напомнил Демьян. — Вот только дома так и не поставил…

Идя по деревенской улице, он уже с какой-то завистью посматривал на избенки, которые как ни почернели за эти четыре года, как ни осели в землю, а все же устояли, каждая встречала кого-нибудь, в каждой кто-нибудь да жил. Одно лишь его подворье, нарезанное когда-то рядом с ряжинским да так и не застроенное, кололо глаз прошлогодним бурьяном. Новых охотников не нашлось, а земли пустой хватало, никто не позарился на Демьянов участок. Он постоял на краю его, склонив голову, как при могиле; да могила и была это, сирая и серая на зеленеющей деревенской улице. После растаявшего снега травка опять ласкала глаз, а солнце упрямо, как и сам председатель, выжигало память о ночной непогодице.

— Вот то-то и оно, — все тем же намеком высказал Федор какую-то свою несогласную мысль, тоже глядя на заросшее бурьяном, одичалое подворье.

Но Демьян на краю своего непостроенного гнезда был уже вроде бы другим, больше походил на покойного брата. И Федор отступился от него со своими председательскими загадками, новых не задавал. В самом деле, чего он в ножи берет Демьяна, как-никак даже родственника?

Обедню им, правда, чуть было Тонька не испортила. После беготни по полям и по деревне проголодались, известно, Федор по-доброму пригласил хоть незваного, но все же родственника перекусить чем бог послал. А бог этот, забыв свое первородство, и предстал как раз в образе Тоньки, бабы и пустомели к тому же. Федор поначалу на нее не обратил внимания, как на стенку посмотрел, но гостя следовало покормить, а это уж бабье дело. Тонька развернулась вовсю, все, что было, выметала на стол, и Федор тут зря прибедняться не стал. Чего не было, того, конечно, не было, водчонки, например, остальное же, щи и рыбу с картошкой, уплели дружно за четыре щеки. Хотели уже из-за стола вставать, да на Тоньку какая-то блажь нашла, решила, видно, по-женски досадить Демьяну, а с чего начать — не знает. И начала, поистине Лутонька, с самого пустого, с приплывшей из-за моря частушки. Так в глаза ему пропела:

Федор, вскочив из-за стола, чуть не прибил ее, несчастную Лутоньку, которая расстроила такую хорошую обедню. Но Демьян равнодушно махнул рукой:

— Оставь. Слышал я уже это песнопение. Хуже бы чего не придумали…

Тонька с малышкой на руках улетела с глаз долой на улицу, а Федор, потупясь, самолично проводил после того Демьяна до леса. Там он наказал переночевать у Альбины Адамовны, если не будет большой попутной лодки. Пускаться морем, после вчерашнего ночного купанья, Демьяну не хотелось, но лошадь к железной дороге он не посмел попросить, а Федор не предложил, ценя обшарпанные лошадиные ноги дороже Демьяновых, хоть и в хром обутых.

Все же простились, можно считать, хорошо, по-доброму. Демьян даже помахал рукой на опушке, прежде чем нырнуть под густые своды елей, и Федор добродушно ответил: давай, давай, мол, это не волчьи зимы, не съедят тебя.

Но когда в контору, к делам своим вернулся, опять взяло сомнение: ой ли, не давать, а чтобы взять, приезжал заморский незваный родственничек…

Федор почувствовал себя куликом, попавшим в какую-то глупую сеть. Он попрыгивал на своем умятом бережку и думал, что выпутывается из сети, а выходило — только больше запутывается, увязает долгими ногами…

Тонька не забрасывала эту сеть — у нее и ума на то не хватило бы, — сам он для себя ее сплел. Вначале, как положили в домовину Марысю, дня от ночи не отличал, не то что отличать Тоньку от Василисы Власьевны или Альбины Адамовны, — много баб перебывало в его избе, обихаживало и подкармливало зареванную малышню. Потом стала ему попадаться Тонька на кухне, у обеденного стола и у зыбки; потом принялась заговаривать, бормоча что-то про жизнь и про кучу сирот. И он понял: гнать ее надо. В последний раз Тонька крутилась у стола во время наезда Демьяна Ряжина; тогда даже рассмотрел ее маленько: за уши платочком подвязана, голова постоянно опущена на грудь, сама сирота казанская, да и только. Но рассмотрев Тоньку хорошенько, вспомнил и всю ее непутевость, сразу же после ухода Демьяна турнул: