Аркадий Савеличев - Забереги

— Да кто просил тебя?

— Яны вось, яны, — повела Марыся глазами вокруг себя, приглашая в свидетели ребятню.

— Яны! — передразнила Домна. — А если и завтра попросят?

— И завтра зробим затирку. Яще засталося трохи…

— Крохи, вот именно. И эти крохи ты, беглая, у солдатских детей замела. Ой, лихо тебя принесло! — Домна долгую тяжелую минуту соображала, как быть дальше. — Видно, так, Маруся. Уходить тебе надо. Всем нам не прожить. Уходи, не вводи меня в грех, чтоб гнала.

При ее последних словах заревел Венька. Ничего не соображая, а только зная, что вслед за средним братом полагалось и ему вступать, усердно захныкал Санька. Дольше других крепился Юрий-большун, ее мужик-первоклассник, в кругу печного отсвета рисовавший палочки, но вот и он, жалея братанов, с подвывом поддержал общий рев. Для полного голоса оставалось кобелю забалабонить, — и он забалабонил, своим хриплым лаем перекрыв сразу все голоса. Их домашний страж, их Балабон, пропадал где-то два дня — пропитание, верно, искал в лесу — и вот заявился как раз вовремя. Так и принесло его рыжим ярым ветром, когда Домна открыла дверь. Балабон не бросился на незнакомых людей, но весь его взъерошенный вид говорил: уходите, а то худо будет!

И эта Марыся, эта беженка, засобиралась. А чего собираться? С чем пришли, с тем и ушли. Она вытащила из запечья свой просохший меховой мешок и повертела в руках, не зная, как поступить с хозяйкиными, надетыми на себя обносками.

— Да уж чего, не зверь же я, — подсказала Домна, отворачиваясь.

Марыся присела у порога на разувайку и начала поверх кофты и юбки натягивать то, в чем заявилась сюда и что в дому и названия не имело. Балабон разлегся рядом, уставился, терпеливо ждал, когда эта, чужая, уйдет. А она спокойно одевалась, даже слишком спокойно.

— К тетце Барбушихе по́йдем, — сказала, как о деле само собой разумеющемся. — Больш у нас няма знаёмых.

— К Барбушихе?.. — хлопнула себя по бокам Домна. — Да откуда ты ее знаешь?

— Заходила да нас, казала: я Барбушиха. Грубку нашу пахвалила… печку, кажу. Я ёй таксама размалявала. За працу и муки нам дала. Такая гаварка́я кабета!

Все смешалось в голове у Домны. Она подхватилась, зажгла лучину и побежала в кладовку. Там долго перекидывала всякие обноски, пока добралась до заветного ларца. Вернее, был это даже не ларец, а, окованный железом сундук. Его-то и приспособила Домна под муку — уж тут мыши не прогрызут. Сундук как поставлен был, так и стоял, закиданный рогожами и старыми пальтухами. Только возле банки, где мел находился, немного натрусилось. А так все на прежних местах, никаких признаков разрухи. Но для полной уверенности даже открыла сундук, запустила туда руку — нет, все равно, никто не залезал.

Лучина погасла, а она все сидела. И стыд, и радость мешались разом. Очнулась уже, когда прозябла в холодной кладовке. Бегом, бегом бросилась в избу, опасаясь, что Марыся тем временем, пока она сходила с ума, натянула свой мешок и ушла к Барбушихе.

И опять ей предстала новая загадка. Вместо того чтобы разобидеться и уйти, Марыся сидела на разувайке снова раздетая и гладила Балабона, а Балабон вилял перед ней хвостом.

— Ага, я поняла, что вы поманулись, — кивнула она перепачканной в муке Домне. — Сядайте, кали ласка, ды ешьте затирку.

Ни слова не говоря, Домна подсела к столу и жадно, взахлеб принялась есть уже загустевшую кашицу. А Марыся подсела рядом, занялась своим прежним делом — выстригала из обоев ярко-красные розы.

— В хате буде прыгожа, — улыбнулась она при взгляде на хозяйку.

— Да пригожо… девка ты пригожая! — улыбнулась Домна, давясь затиркой. — Во, Барбушиха нас недобрым словом поминает.

— Я недарма муку взяла.

— Не на дармовщину, верно, да Барбушиха теперь по всей деревне понесет, как она нас от голодной смерти спасала. Ты не ходи к ней, Маруся.

— Добра, тетка Домна. Я лепш за пособией в район схожу.

— Ты сама об этом додумалась?

— А як жа, сама.

— Ну так сходи. Только туда плыть надо. Через море, Маруся.

— Ничого, поплывем, кали трэба, и праз мора.

— Плыви, раз так, не стану тебя держать. Все расскажу и растолкую. Слушай…

Женщины в обнимку за столом, ребятишки вместе с чужим мальцом устроились у печки, и только Балабон не находил себе занятия. Он ходил и скулил, скучал, видно. А когда и на голос дверь ему не открыли, навалился грудью на нее и сам вышел в сени, а потом привалился с той стороны — прикрыл. Ну, и бог с ним, пускай побегает, птаху какую дохлую на зуб положит…