Аркадий Пинчук: Потому что люблю [сборник]

Оставляю на некоторое время рукоятку в гнезде и достаю кусачки. В тот же миг двигатель взвыл, рукоятка лязгнула о металл и со звоном отлетела на бетонку. Двигатель тут же затих… На меня с укором глядели свежие вмятины и царапины трубопровода. Вот тебе и выиграли время! Теперь все надо начинать сначала…

— Неудобно там, — виновато оправдывался Никанорыч, — уже когда двигатель завыл, я заметил, что локоть на кнопке запуска… Черт его знает…

Снова пришел инженер.

Я сижу в сторонке и жду приговора. Никанорыч все пытается доказать инженеру, что виноват только он. Но я знаю, это не поможет. Рационализации нашей крышка.

Минуты идут томительно. Чтобы как-то отвлечься от горьких дум, я слежу за только что приземлившимся пассажирским ЛИ-2. Вижу, как вышли двое: летчик (кто-то из наших, видно) и какой-то мальчишка с рюкзаком за спиной. Офицер с чемоданом. Наверняка из отпуска. О чем-то спрашивает начальника ТЭЧ. Тот показывает в нашу сторону.

— Придется сменить трубопровод, — говорит инженер, — а все остальное сделано нормально.

Я вскакиваю и не знаю, куда идти: к инженеру или к Борису. Это он прилетел. Я забыл обо всем и бегу к Борису. И вдруг останавливаюсь, будто меня толкнули в грудь. Я узнаю мальчишку с рюкзаком. Я узнаю Валю. Страшная догадка обжигает грудь. Я незаметно пячусь к самолету. Хочу юркнуть в кабину бомбардировщика. Но Борис уже увидел меня, небрежно машет рукой, устало улыбается. Зачем он здесь? Чтобы оправдаться? Летел бы на свою Камчатку прямиком. Не хочу я слушать его оправданий, да и ее тоже. Летели бы лучше мимо. Уж как-нибудь я обойдусь без их дурацких извинений. Да и не виноваты они ни в чем. Просто я сам был слепым котенком и наивным дурачком.

Валя струсила. Остановилась и ждет. А я иду напрямик к Димкиному самолету. Я понимаю ее, мне самому все труднее и труднее приближаться к Димке, будто вновь делаю какие-то роковые шаги к открытой двери.

Нас разделяют десять метров. Димка настороженно ждет. И Валя ждет. А мне надо идти. Надо сделать еще несколько шагов и произнести давно приготовленные слова: «Прости меня, дружище…» Только подойти надо как можно ближе, чтобы Валя не слышала нас. Валя струсила. Это хорошо. Валя — герой, все-таки решилась лететь.

Я ставлю на бетонку чемодан и сажусь на него верхом.

— Да ну вас к черту! — кричу я Димке. — Она любит тебя, и не смотри на меня, как на новые ворота! Я привез ее тебе, насовсем! Идите и объясняйтесь!

Я улетаю этим же самолетом. Он уходит через несколько минут. Думаю, что так будет лучше для всех. Я мог бы пожить здесь несколько дней, но будут вопросы, на которые отвечать кое-как нельзя. Их наверняка никто не станет задавать. Но они будут. Будут во взглядах, жестах, даже в молчании. «Привет — и пока» — так лучше для всех.

…ЛИ делает разворот и очень низко пролетает над аэродромом. Я вижу растерянное от счастья Димкино лицо, вижу, как Валя осторожно прислонилась к его плечу. Сколько счастливых тайн предстоит открыть им… Мне бы порадоваться за этих двоих, но в сердце сосущая пустота, будто через него промчался холодный ураган, все разметал, застудил.

Я спешу в свой полк. Там боевые друзья, там мой крылья, и там — Тамара. Я нужен им. Еще больше нужны они мне.

Самолет набирает высоту, и две фигурки у домика ТЭЧ постепенно сливаются в одну. Лишь отчетливо выделяется за спиной Вали туго набитый рюкзак. Он тяжелый. Я сам набивал его всякий всячиной. А Димка, олух, до сих пор не догадается освободить ее от такого груза.

Мальчишка. Двадцатичетырехлетний мальчишка.

Мне тоже двадцать четыре. Много это или мало?..