Яков Ильичёв - Сиваш

А то вдруг пропадет наш заводской куда-то, два, а то и три дня его нету. Понимай, что к товарищам своим, рабочим, ходил, а может, в соседнюю часть. Поручик: «Где был, сукин сын? Под суд хочешь?» Солдат не моргая отвечает: «Нимци́ захватили из секрета, ваше благородие. Три дня покормили и отпустили». Ротный аж кипит: под суд не отдашь — солдат сам явился, а поди узнай, где он был. Потом нашел случай, наказал… Возвышалась на нашей позиции крутая скала, ее хорошо немцам видно было. И поставил-таки ротный нашего солдата под ружье как раз на эту скалу: на, немец, пуляй в живую цель…

— Что вы такое говорите! — воскликнул Никифор и перекрестился.

— Да, поставил. А немцы что-то не пуляют, может, сознают… Невредимый отстоял под ружьем солдат и еще веселей смеется. Посылает его ротный одного в разведку, — может, пристрелят у немецких окопов или в самом деле в плен заберут, только бы не бачить человека в роте. Солдат пошел, живой вернулся. «Я, говорит, прямо в окопы к немцам свалился. Я там агитацию против войны показал на пальцах. Жалко, не знаю немецкого языка». Принес губную музыку и бутылку шнапсу…

— Проворный!.. Значит, у него кольца синие на кулаке… — многозначительно проговорил Никифор.

Матвей же продолжал:

— А тут рабочие, солдаты в Петрограде возьми и свергни Николая Романова — отрекся и другим заказал, кончился царизм! Наш солдат вскочил на пень: «Товарищи! Это еще не все. Надо кончать войну. Штаб и офицеров — под наблюдение!» И вдруг пропал человек. Что такое? Под конвоем увели, спрятали в штабе в отдельной каморке. А он что же? Просунул руку между железом в окне, размахивает фуражкой: «Солдаты, выручайте! Офицеры теперь застрелют меня!» И сразу наша рота и другие, вооруженные, грозно подошли к штабу: «Немедленно освободить! Иначе офицеров подымем на штыки!»

— На штыки? — с ужасом переспросил Никифор.

— И подняли бы. Но офицеры отпустили нашего солдата. И тут, понимаешь, он опять пропал, неизвестно, куда девался. Жалко было, думал, никогда уже не побачу хлопца. Месяц, другой нет его. А к зиме слух, что и Керенского свергли в Петрограде, вроде бы войне конец и с землей поворот какой-то. И с этим слухом сам появляется наш солдат. «Здравствуйте, говорит, привет вам от Советской власти. Был я в центре, лично проводил в тюрьму министров-буржуев. Объявлен мир, а с землей простое распоряжение…» Словно сказка…

И вот тут, Никифор, самое для меня щекотное. Как-то сижу на поваленном дереве. А солдат этот, херсонский, подошел ко мне: «Ну, земляк, о чем твои мысли?» Рассказал ему про мою жизнь, про то, что золотой клад ищу, все рассказал, и про твоего отца — столько у него земли, что и золотого клада не нужно. А солдат мне в ответ: «Возьми у него землю — твоя». — «Нет, говорю, еще не моя, он за нее платил». — «Платил твоими деньгами, говорит, твоим трудом…» И верно, если войти в понятие, Никифор, то земля твоего отца — сроду наша, бедняцкая, как есть…

— Слышал я это, слышал! — нетерпеливо перебил Никифор.

— Я тогда заспорил: «Силой, говорю, брать от соседа пашню как-то неловко, душа не спокойна». А тот посмеялся надо мной: «Эх ты, глупый человечина! Тогда ищи золото под курганами, конский навоз найдешь, и только! Свою землю тебе неловко взять!» Я говорю: «Криво рак выступает, да иначе не знает. Не стесняюсь, возьму силой, если добром не уступит, но лучше, если добром». — «Ну, говорит, поди попробуй поцелуйся с Соловеем, он добровольно не отдаст». А я говорю: «Должен понять…» Тут он мне не доказал… Как тебя, Никифор, вижу его. Невысокий, худощавый такой, быстрый, как пружина… Фамилии не помню. Куда ни придет, везде он свой, везде как дома. И люди к нему льнут, пристраиваются к нему, как журавли к вожаку в дальнем полете. Хоть и не брат и не сват, а вот помню…

— А сейчас в Строгановке у нас живет такой: кольца выколоты на кулаке, — сказал Никифор.

— Думаешь, это он? — Матвей не удивился. — Если он с Карпат вернулся домой, то ему из дому до нас рукой подать. Из Херсона, что ли, пришел?

— Не знаю, вроде из Крыма. Пришел, собрал хлопцев в отряд — сто восемьдесят семь человек то есть. Учит стрелять из пулемета и всякую политику. Я ходил к нему на беседы, видел: выколоты кольца на кулаке.

Матвей заулыбался.

— Может быть, что и он!.. Ну а с землей той как: записали временно или насовсем? — спросил он.

— Кто знает, дядько Матвей, как распорядится власть, — ответил Никифор. — Про себя скажу, что злого сердца не имею на вас, то есть пожалуйста. Если какая помощь, то все, что можно, дядько Матвей, это вы не беспокойтесь, имея мою причину, которая… Ну, словом, еще будет разговор…