Яков Ильичёв - Сиваш

Возле правления собралось подвод двадцать. Тут и сосед Давыд Исаенко, белесый, хилый, глаза тоскливые, как неживые, видят только свое.

— Ну что, Давыд, опять в подводе? — нарочито весело спросил Матвей.

— Кабы в могилу — повез бы белых хоть на край света! Сам впрягся бы, — с неожиданной силой ответил Давыд.

— Так и я бы повез, — отозвался Матвей.

Пустыми покатили в Перво-Константиновку. Двое верховых с винтовками скакали впереди и сзади обоза. Тарахтели брички, пофыркивали кони, холодный ветер гудел в ушах.

Прямая дорога летела вдоль Сиваша, слева белело его дно. Проехали Владимировскую балку, показалась Перво-Константиновка, сивашский берег пропал. Выбрались на чумацкий шлях, слева открылся Перекоп, за ним вал.

С малолетства родные места, каждый бугорок — товарищ. Все та же степь, те же селения, как были. И только человек другой. То едет с надеждой, то с отчаянием; иногда вроде вольный, а то, как сейчас, под конвоем, с тоской по свободе. Свобода нужна человеку не меньше, чем хлеб.

Говорили, что поедут на вал, а конвой приказал свернуть вправо, на Чаплинку, — что-то перевозить, а потом уж на вал.

В Чаплинку, прямо на большой двор волостного правления, приехали с закатом. Распряглись, дали лошадям поостыть и повели их к колодцу. Начальник у всех отобрал хомуты, замкнул их в кладовку. Ночевать поместили в сарай, где хранилось твердое, как кирпич, спрессованное сено. Хочешь покурить — выйди во двор, слушай, как лошади жуют у бричек, перетирают овес неустанными зубами.

Матвей в темноте сел на камень, курил и думал: «Укрепляют вал, значит, наши будут…»

Утром на все подводы погрузили спрессованное сено, а к Матвеевой бричке вынесли из волостного правления железный ящик — кассу с деньгами. Подошли старичок полковник и охрана — солдат с винтовкой, немолодой, усатый, справный солдат, как с картинки, таким когда-то — до Карпат — был и Матвей.

Ехать приказали на станцию Юшунь за Армянском. На перешейке от Джанкоя до Перекопского вала спешно строили железную дорогу для подвоза тяжелой артиллерии. Шпалы и рельсы клали без насыпи, прямо на целину. Наверно, деньги нужны платить рабочим.

Матвею некуда было спешить, ехал нешибко. К полудню старичок полковник на солнце почервонел, стал как вареный, совсем уморился. За Армянском на хуторе подал знак остановиться и забрался под навес. Открыл чемоданчик, достал полбутылки казенной, чашку, галеты и, в жирной бумаге, вареную курицу. Полковник был вежливый, говорил с Матвеем на «вы».

— Вы, подводчик, сядьте с солдатом вон там, — указал он на канаву у шляха и взялся кушать. Хорошо поел. Затем позвал Матвея, подал кружку — угощает, что ли?

— Сходите к колодцу, подводчик, наберите холодненькой.

Напился воды, захотел язык почесать.

— Ну, подводчик, откуда вы? Строгановский? Это графа Строганова село?

— Никак нет, — ответил Матвей. — Зачем одному графу столько? Как говорится, одному-то человеку и трех аршин довольно — что вам, что мне, что ему…

— Вон как: что вам, что мне… Это все у вас так думают?

Матвей притворно смирно стоял перед начальством. Улучив минуту, спросил сам:

— Позвольте узнать, скоро ли господин генерал Врангель возьмут Москву?

Старичок пристально посмотрел из-под лохматых, грозных бровей, едко цокнул языком, заговорил грубо:

— Так уж Москва понадобилась? Ведь врешь, сукин сын? Небось сюда ждешь московских или питерских?

— Война бы кончилась, господин полковник, вот чего жду. Зря вы воюете против народа, жить не даете.

— То есть зря не отдаем свое добро разорителям? Да ты просто дурак!

Как ни в чем не бывало Матвей продолжал:

— Весной встретился с самым главным серьезным лицом… В черкеске… Советовалось со мной это лицо — господин барон Врангель. Такой же был у нас разговор. Все вы повернуть хотите обратно. Ну, скажем, повернули. А ведь того, что было, уже и нет. Как говорится, что прошло, то в воду ушло, махни рукой да ступай домой. Мужик, конечно, дурак — это вы сами сказали, — упрям. Вы так, а глупый мужик — этак. Сколько же оно будет крутиться? По правде надо жить, а правда, господин, за мужиком, за нами.

Полковник, приподняв брови, слушал. Сокрушенно покачал головой.

— Теперь я вижу, что ты ужасный негодяй! Следовало отрубить тебе башку или, по крайней мере, отрезать язык!

Матвей криво усмехнулся.

— Если головы рубить, господин полковник, то кто же возить вас в подводах будет? Пахать-то вы тоже, поди, не приучены. А хлеб всем нужен — его подай. Ну, вы, конечно, лучше понимаете свою выгоду — рубите! А я человек грубый, извините, что не так сказал.