Яков Ильичёв - Сиваш

— Таточку, не открывайте! Миленький, скажите, что тифозные!

Но как не открыть, когда стучат с винтовками отчаянные люди.

В хату, как и в первый раз, ввалились двое. Оба с шашками, с револьверами, офицеры, но не в больших чинах. Один, повыше ростом, чернявый, вел под руку другого, вялого, словно пьяного. Замерзли, все на них гремело. Первым делом раздели вялого. Оказалось, тащились по снегам верхами, одна лошадь легла, не встала, бросили ее, попеременно ехали на другой. На морозе, на ветру, этот офицер вдруг слинял, пожелтел, начал валиться с седла…

«Верно, сердце зашлось», — с состраданием подумала Лиза. Офицеры, особенно больной, были совсем не страшные, весело стало на душе.

Больной офицер жарко смотрел, но не видел ни Лизы, ни Феси, никого, голова его валилась на плечо. «Вот до чего доехал господин!» Чернявый снял с товарища папаху, показались русые редкие волосы. Снял башлык, ремни, шинель, открылась тонкая шея в свободном вороте гимнастерки. Лиза нисколько не боялась этого вояки, засмеялась:

— Ой, натекло с тебя, как с младенца, натаяла лужа!

Тот только шевелил задубевшими губами.

Чернявый велел:

— А ну, красавица, разотрем его руки, совсем не шевелятся!

Взял одну руку, Лиза — другую, мягкую, бессильную, стала растирать. Больной прямо на нее открыл большие серые глаза. Так посмотрел, будто в сердце толкнул. Вдруг стало жалко его.

А Матвей смотрел с усмешкой.

— Ну что, господа, навоевались или еще будете?

Чернявый ответил:

— Пока воюем, живем!

— Конец имеете, — сурово сказал Матвей. — Вот уже Крым, дальше — море… Мириться вам надо. Хватит восставать.

У чернявого брови поднялись, в глазах закипело. Но вдруг из темного угла послышался Фесин голос:

— Скажите, за вами идут красные?

Чернявый сквозь зубы что-то ответил и уже не обернулся к Матвею. За разговором забыли про больного, чернявый вдруг насупился, кивнул на хворого:

— Напоите, накормите его. За все заплатим, черт возьми… А начнешь крутить, хозяин, — не взыщи!..

Горка по приказу офицера сбегал к соседям за молоком. Вскипятили. Лиза сама стала поить больного. Шутила:

— Вот до чего ты доехал на вороном коне — кружку в руки не возьмешь!

Он хотел улыбнуться, ей снова стало жалко его. Пил, обжигался — и она будто горячее глотала.

Раз напоила, то и укрыть надо больного. На ноги ему бросила свой кожушок. Больной сипловато прошептал:

— Спасибо…

После молока он порозовел и скоро заснул. Лиза смотрела на него, слушала, как дышит. Этот неизвестный человек, может быть, не злой, хоть и белый офицер. Был такой в Строгановке в прошлом году, все бежали, а он остался и к красным перешел.

Потушили лампу, все легли. Лиза из своего угла прислушивалась. Среди вздохов, похрапывания слышала, как он дышит…

Утром встали со светом и — за дело. Феся достала из-под снега курай, топила грубку. За ночь хату выстудило, стекла окон пропали за толстым, мохнатым инеем. Горка с отцом пошли поить-кормить Мельницу, разгребать снег от ворот сарая. Лиза осталась хозяйкой с офицерами.

Русый сам поднялся с лавки, — видно, не так уж болен. Лиза поливала ему, смотрела, как он моет лицо, тонкую шею — осторожно, старается не брызгать, видно, есть совесть. Улыбнулся, сказал:

— Большое спасибо тебе за все!

Офицеры позавтракали, злой чернявый оделся, застегнулся ремнями и вышел на улицу Русый — звали его Олег — достал из кармана книжечку, карандаш и, низко склонив голову, стал прилежно писать. Лиза смотрела ему в затылок, молчала. Вдруг он обернулся, встал, увидел разрисованную печку.

— Это кто у вас так малюет?

— Я, — ответила Лиза.

— Значит, ты художница! Очень красиво!

— Красок теперь не достать. — Лиза покраснела. — А ты кто такой, куда едешь?

— В Крым. Возможно, в Симферополь, там живет моя мать. Но если красные захватят Крым, нас, наверно, расстреляют.

Заметил торчащую из-за божницы бумагу, потянул ее, развернул, усмехнулся:

— Большевистский листок? «Наши лозунги: мир — народам, земля — крестьянам, нетрудящийся — не ест!» Ты понимаешь это?

— Что ж тут не понимать. Это и Горка поймет.

Русый задумался, прошелся, достал из мешка толстенькую книжку, начал листать. Что-то нашел.

— А вот такие слова понимаешь? — спросил и прочитал: — «Не презирай толпы: пускай она порою… бездушна и слепа, — но есть мгновение… не жалкая раба, а божество — толпа, титан — толпа! Ты к ней несправедлив: в часы страданий не шел ты с ней страдать… Ты издали любил, ты чувствовал один! Приди же слиться с ней; не упускай мгновенья, когда на всякий звук отзывчива она…» Нет, этого ты не понимаешь, а это и есть — я.