Яков Ильичёв - Сиваш

— А сколько убитых! — Феся низко опустила голову. — Мое, таточку, сердце болит.

Отец нахмурился.

— Что ж, убитых не подымешь… А ты не горюй, придет твой Антон, — ласково сказал он Фесе. — Придет. О живых будем думать, как живым жить. Теперь простой народ победил, рабочий и мужик сами свою жизнь сделают. Мир будет на земле, и трудовой человек на ней — хозяин, как твой Антон говорил. Подумай, что́ это есть!

— Это я от него самого слышала, таточку, это я сознаю.

— Лишь Соловею будет плохо, — заметил Матвей. Лиза подняла голову от книжки.

— Соседи говорили, утречком дядько Соловей ходил в ревком кланяться новой власти: мол, признаю, послушный и хороший, добровольно преподношу ячмень для красной кавалерии, полных, говорит, два мешка. А Литвиненко отвечает: «Возьмем десять».

Матвей радостно оскалился:

— Да! Нынче Соловей навсегда присел. Это значит, что вы, мои дочки, подниметесь. Жить будете хорошо, в хорошей одеже и не голодные. Простой народ разбил такую силу, он и порядок введет… Неграмотные мужики побили, разгромили генералов, на клочки разнесли! Правда как вечный огонь, Сиваш — топкое море, но правда и со дна моря выносит.

Феся оставила шитье.

— Вот я и думаю, тато, пойду в Крым, буду помогать…

— Это ты за Антоном, — перебила Лиза.

— Да, и за ним. Хочу вместе с ним идти. С самого начала надо было. Поздно догадалась. Ну, а теперь пойду.

— Это можно! — охотно ответил Матвей. — Дорога в Крым, пожалуйста, теперь свободная. Считай, четыре красные армии, и конница, и пехота бросились в степной простор, хватают версты… — И вновь начал смеяться над Врангелем: — Вот ведь история! Шел Врангель забирать Россию, уже расторговал ее заранее — иначе сказать, не на то казак пил, что есть, а на то, что будет, — и вот нате вам! Лиза, как это Антон говорил — «волны кольцами»?

Лиза пропела:

Матвей усмехнулся:

— Всё за то, что не хотели мириться, как ни уговаривал я их! Я говорю, славно этот мой знакомый Врангель побежал, полы своей черкески подхватил и летит через горы-долины, знай каблуками себя по затылку намолачивает.

Вчера в один миг разбежались остатки роты Олега. На станции Джанкой, возле водокачки, на том самом месте, где весной Олег совещался с Кадиловым о том, как бежать от Слащева, желтел небольшой листок, очевидно сброшенный с недавно пролетевшего аэроплана красных.

Олег поднял и, на полшага отстав от Кадилова, жадно читал:

«…Белые офицеры!.. Мы не стремимся к мести. Всякому, кто положит оружие, будет дана возможность искупить свою вину перед народом честным трудом… Если Врангель отвергнет наше предложение, вы обязаны положить оружие против его воли… Нами издается приказ по советским войскам о рыцарском отношении к сдающимся… В настоящий грозный час будьте с Россией и ее народом. Фрунзе».

Кадилов резко повернулся, выхватил из рук Олега листок и изорвал его в клочки.

— Скорее! Уходит поезд! Я знаю, что такое красные рыцари. Возле Воинки, говорят, вызвали из строя всех пленных офицеров и из пулемета…

Кадилов явно врал. Вот же взяли однажды в плен его, Олега, и Кадилова самого — ни того, ни другого не тронули. Но сейчас ничего иного не оставалось, как только ехать в Севастополь к матери.

В холодном, пахнущем овсом товарном вагоне, в куче сгорбившихся, поникших офицеров — иные уже посрывали погоны, переоделись, — Олег Захаров и Сергей Кадилов, может быть, последний путь совершали по русской земле…

В один день все перевернулось. Не стало грозных полков, рассыпались. Брошены орудия, пулеметы. Лишь кое-где еще постреливают чьи-то глупые винтовки. Над степью висит крик, слышится тяжелый топот бегущих. Толпы военных и панически напуганных обывателей несутся по забитым дорогам, топчут брошенные узлы, тюки. Все, как полоумные, стремятся к морю, к самому краю русской земли, к концу — беспощадный ветер судьбы давит в спину. Заводчики, спекулянты, помещики, отставные генералы — все с вещами, с драгоценностями, что у них еще остались, резво бегут впереди. За ними спешат отступающие штабы, офицерские, солдатские толпы. Иные уходят в горы — скрыться в лесах.

Порты мгновенно взбухли. Потоки войск обрушились на Севастополь, бешено неслись в феодосийский порт: там грузилось несколько пароходов, один большой — «Молчанов».

Олегу легче и ближе было бы попасть в Феодосию, но в Севастополе мать.