Яков Ильичёв - Турецкий караван

Новой, потому что неделю назад Красин уже сообщал, что по сведениям, полученным из достоверных источников, в Ангорском договоре, договоре Франклен-Буйона, имеются тайные статьи о все том же захвате Турцией всего Закавказья. Красин писал, что эта идея «поддерживается блоком бывших буржуазных Закавказских правительств, за которыми стоит Бриан, советующий французским финансистам воздержаться от сделок с большевиками на Кавказе ввиду предстоящих там перемен».

Об этой первой телеграмме Красина знал Владимир Ильич, хотя и находился в Горках, больной…

В августе после категорического решения пленума ЦК — обязать Ленина отдохнуть, взять отпуск, Владимир Ильич все-таки очень мало отдыхал: писал распоряжения, телеграммы, письма, среди них — и дипломату-восточнику, диктовал по телефону. Уже в середине сентября он вернулся в Москву, снова началась его обычная, донельзя напряженная, неустанная работа.

Но шестого декабря в письме в Берлин Максиму Горькому Владимир Ильич признался:

«Устал дьявольски. Бессонница. Еду лечиться».

Уехал в этот день в Горки, направив еще письмо в ЦК, тревожное, горькое:

«Уезжаю сегодня.

Несмотря на уменьшение мной порции работы и увеличение порций отдыха за последние дни, бессонница чертовски усилилась. Боюсь, не смогу докладывать ни на партконференции, ни на съезде Советов.

Перешлите членам Политбюро для осведомления их на всякий случай».

Но тут же, не щадя себя, еще и такое письмо отправил секретарю Цека:

«Если я буду Вам нужен, очень прошу не стесняясь вызвать. Есть телефон (знают и телефонистки коммутатора III этажа и Фотиева); можно послать бумаги через Фотиеву. Могу вполне и приехать: я езжу охотно, это менее часа».

О поступлении из Лондона срочной важной телеграммы Красина — о намерениях западных держав в отношении Турции и Советского Закавказья — не могло не быть доложено Владимиру Ильичу.

Телеграмма поступила в тот день, когда «отдыхавший» в Горках Владимир Ильич уже начал работу над планом доклада IX Всероссийскому съезду Советов, послал запросы всем наркомам, Чичерину — такой:

«Можно ли охарактеризовать наш прогресс за 1921 год увеличением числа торговых договоров с европейскими державами? Если да, то перечислить их…»

Ознакомившись с телеграммой Красина, Ленин тут же продиктовал по телефону секретарю ЦК:

— «Обратите Ваше внимание на это извещение Красина (прилагается), которое мне представляется правдоподобным и крайне важным. Необходимо тотчас же по приезде Орджоникидзе устроить совещание с Чичериным по этому вопросу и выработать ряд предложений для проведения через Политбюро».

Хюсейн Рауф прочел в газете заявление Фрунзе, и кулаки сжались, газету смял.

— Этот уже действует, — сказал он Рефету, зашедшему к нему в кабинет. — Олимпийское спокойствие! Необходимо показать, что его место — за дверями.

Рефет распахнул шубу, сел в кресло:

— Успокойся. Не нужно портить себе нервы.

— Но возмущает его тон… Этот господин, видите ли, уверен, что Турция здорова, может воевать! Я нахожу, Рефет, что сейчас нужно вот как говорить депутатам. Первое: золота привез пол-лиры, лишь подразнить. Второе: хочет вновь сшибить лбами Турцию с ее старым другом Францией. Следует повторять: не жалеет турецкой крови. Срочно распространить это среди депутатов! До приезда того… из Коньи. Чтобы тот, приехав, уже ничего не смог поделать… Ишь ты — здорова, может еще воевать!

Рефет в глубоком раздумье смотрел, как бы отсутствуя:

— Хюсейн, а ведь мы с тобой и сами требуем наступления на фронте. Критикуем… того, зачем не ведет армию в бой…

— Что? — опешив, Рауф запнулся и ушел от своей мысли, соскользнул. — Но, видишь ли, мы подчеркиваем, говорим ему: Европу тебе не победить. Ведь с самой Англией воюешь! При этом и во внутренней политике, в обращении с соратниками совершаешь ошибку за ошибкой…

— Вот, вот! — оживился Рефет. — Скоро свершится еще одна…

— Что ты имеешь в виду?

— Ты же знаешь, он намерен сместить меня с поста!

Рефет выставлял себя главной жертвой в закрытой борьбе оппозиции с Гази, старался укрепить свое негласно руководящее положение в оппозиции. Сейчас он хотел подстегнуть Рауфа к решительным выступлениям. Сам же не лез на рожон, напротив, поддерживая внешне хорошие отношения с Кемалем, просил поднять его, Рефета, значение в правительстве. Кемаль не верил в полководческие способности Рефета и, чтобы на деле отстранить его от руководства военными действиями, передал эту функцию целиком начальнику генштаба, Февзи-паше, оставив без дела Рефета, векиля обороны. Теперь Рефет предлагал Кемалю «отделить» пост начгенштаба от поста председателя совета векилей, также занимаемого Февзи-пашой. «Ты хочешь получить пост начальника генштаба, — сказал Кемаль. — Но для этого у тебя нет достаточных данных». Еще раньше Рефет добивался подчинения генштаба векялету обороны. «Не нужно, нет различия. Вы все подчиняетесь мне, главнокомандующему», — отвечал Кемаль.