Кирилл Столяров - Разные люди

— Ты вот что, Федор Терентьевич, нос свой раньше времени не вешай, — заявил Пятый. — Я помнишь как доходил в прошлом году? Думал, что ты по старой дружбе меня в могилу уложишь. А сейчас сижу и с тобой вот разговариваю. И ты, брат, еще попрыгаешь!

— Нет уж, я, видать, свое отпрыгал.

— Знаешь, Федор Терентьевич, так у нас дело не пойдет! — категорически запротестовал Пятый. — Или ты не рад, что мы пришли?

— Рад-то рад, да совестно мне, что гостей дорогих угостить нечем.

— Мы и об этом позаботились, — сказал Четвертый и выставил на стол бутылку коньяка и пару лимонов.

— Спасибо вам, Никита Алексеевич, от сердца моего спасибо. — Федор Терентьевич встал, и глаза его подозрительно заблестели. — Уж и не знаю, какие слова-то подобрать…

— Не надо подбирать, Федор Терентьевич, — сказал Четвертый. — Рюмки у вас есть?

— Ясное дело, есть, — ответил Федор Терентьевич и подошел к шкафу. — У меня шпроты имеются, Никита Алексеевич. Не откроете их? Рука у меня что-то нетвердая.

Пока Четвертый открывал шпроты, Пятый посмотрел по сторонам и подмигнул хозяину:

— Вождя хранишь?

— Не вождя, а Верховного Главнокомандующего!

— Вот ковер у тебя знатный.

— Немецкий ковер. В Германии дружок на прощанье подарил. — Федор Терентьевич поставил на стол три граненых стакана и открыл бутылку.

— Чур, без меня, — заявил Пятый, прикрывая стакан ладонью. — Мне нельзя. Вы, братцы, пейте, а со мной отложим до другого раза.

— Другого раза не будет, — строго сказал Федор Терентьевич.

— Ну бог с тобой. Семь бед — один ответ. И отвечать, между прочим, будешь ты, Федор Терентьевич.

— Я согласный. — Он наклонил голову и аккуратно поровну наполнил стаканы.

— Ну, братцы, будем здоровы! — воскликнул Пятый. — В особенности ты, Федор Терентьевич!

— За мое за здоровье срок вышел пить, елки-моталки, — тихо сказал Федор Терентьевич. — А вот вам обоим желаю доброго здоровья. И еще спасибо вам, ребята. Не за то, что проститься пришли, а за то, что люди вы стоящие… Работал я с вами нелегко, но зато спокойно. Дело вы от каждого всерьез требуете, но даром человека не обидите. А нашему брату в охотку служится, когда к командиру к своему уважение имеешь…

Федор Терентьевич умер в первых числах января, и хоронили его в солнечный морозный день. Гроб с телом был выставлен в фойе клуба, приглушенно звучали траурные мелодии, вдоль стен стояло несколько десятков похожих друг на друга венков из бумажных цветов и проволоки, а раз в пять минут производилась смена почетного караула.

Пятый пришел в клуб за час до выноса. Он не очень-то полагался на недавно принятого исполняющим обязанности начальника АХО отставного капитана второго ранга и решил проверить все лично. В этот день ему предстояло много хлопот и много неожиданностей.

Началось с того, что Пятый, как баран на новые ворота, уставился на столик, стоявший у гроба, где на алых бархатных подушечках лежали два ордена Боевого Красного Знамени, ордена Отечественной воины 1-й и 2-й степеней, орден Красной Звезды и медали с сильно потрепанными ленточками. «Мать честная, — подумал Пятый, — вот тебе и хозвзвод! Возомнили мы о себе бог знает что, а на поверку ведь ни черта о людях не знаем!»

Минут через сорок пришел директор института, постоял в почетном карауле, внимательно посмотрел на подушечки с наградами Федора Терентьевича и неожиданно остался на похороны. Подобного факта Пятый припомнить не смог. В их институте испокон веков действовал четкий порядок, согласно которому на похоронах администрацию представлял тот заместитель директора, в чьей зоне влияния ранее работал умерший. Напрямую директору подчинялись только плановики и бухгалтерия, но когда там изредка хоронили сотрудника, то вместо директора обычно выступал Шестой. Иногда директор приходил постоять в почетном карауле, да и то лишь при прощании с наиболее близкими ему специалистами, а на похороны не ездил никогда.

— Кто там сидит у гроба? — спросил директор у Пятого. — Родственники Чистосердова?

На двух стульях у изголовья гроба спиной к ним сидела странная пара: простоволосая пожилая женщина с распухшим от слез лицом и щербатый старичок с полуседым мальчишеским чубчиком. Оба были в валенках с высокими самодельными галошами, изготовленными из автомобильных камер. Выглядели они четко по-деревенски, что, впрочем, теперь ничего не значило. Раньше жили, допустим, на Ржевке или в Бернгардовке, но город вырос и проглотил эти поселки целиком и полностью, сделав их жителей полноправными ленинградцами.