Илья Девин - Трава-мурава

— Ну, теперь пошел — хлебом не корми!.. — оборвала его хозяйка. И к Ане: — Давай, девушка, садись с нами, чайку попьем.

— А маленький-то как?

— Да пока слава богу, — отвечала хозяйка, ставя на стол миску дымящейся мелкой молодой картошки. Но тут же сделала такое движение, словно хотела схватить миску и унести обратно. Но ребятишки дружно и быстро высунулись из-за стола и потянулись руками, хватая горячие картошинки! Аня с профессиональным вниманием заметила, что ногти у всех нестрижены, с черными ободками.

— А это что? — сказала она, заметив у старшего мальчика на шее огромный фиолетовый фурункул с желтым назревшим ядрышком.

— Да это чирей, — беспечно сказал отец. — С весны вот привязались к Ваське, никак не отвяжутся.

Мальчик стрельнул на Аню злым беспомощным взглядом и отвернулся. Должно быть, ему сделалось стыдно.

— Так что же вы молчали? — спросила Аня. — Это очень серьезно. — Она достала из сумочки свою тетрадку и карандаш и приготовилась записывать.

В избе вдруг установилась мертвая тишина. И хозяин с хозяйкой, и дети смотрели на Аню с каким-то странным испугом. Картошка в миске дымилась, никто к ней не тянулся руками.

— Да что тут и писать, — сказал хозяин глухо. — Чиряки дело такое, пройдет само. Вот у меня на фронте в сорок первом тоже как полезли…

Он говорил, а сам не сводил обреченного взгляда с развернутой тетрадки, где должна была появиться его фамилия. Налог, подписка на заем… Может быть, он боялся, что и эта запись повлечет за собой какие-нибудь обязательства? И, улыбнувшись, Аня сказала, что она запишет просто так, для знакомства, запишет одного Васю, чтобы не забыть, а Вася пускай завтра придет в медпункт, вот и все. И она слышала, как хозяйка легко вздохнула.

— Раз надо, пиши тогда, — сказал отец. — Нефедкин фамилия, звать Василий.

— А отчество?

— Ну… Прохорович пиши, — с трудом выдавил он и все глядел, не спуская глаз, как Аня пишет.

Записала. Убрала тетрадку. Улыбнулась.

— Так вот, Василий Прохорович Нефедкин, завтра приходи в медпункт, будем лечиться. Придешь?

Ответом Ане было всеобщее молчание.

И хозяйка и сам Прохор словно бы не могли еще отделаться от какого-то странного испуга и поглядывали то на остывшую картошку в миске, то на Аню, то на присмиревших, притихших ребятишек.

Хозяйка почему-то не приглашала уже Аню чайку попить. Ей стало неловко сидеть вот так молча. Она защелкнула сумочку.

— Пойду я, до свидания…

— Будьте здоровы, — буркнул хозяин.

Аня вышла в сени, а потом на крыльцо. Никто не провожал ее, а когда она проходила мимо окошка, то чувствовала на себе взгляд Прохора.

«Чего это они?» — подумалось ей. Но тут же с прямолинейной решительностью здоровой молодости и ответила сама себе словами доброй Цямкаихи: «Темные люди… Но чего же стесняться-то?..» Ей казалось, что все они устыдились фурункула на шее у Васьки, точно это была какая-то зараза, тогда как это вещь очень распространенная и бывает по причине антигигиены. Так рассудила Аня. На самом же деле не устыдились, не смутились, но испугались. И дело было не в фурункуле на Васькиной шее, а в картошке. Дело в том, что вчера их старшая дочка Паша и Васька ходили в лес по грибы. «Подите сбегайте, может, соберете чего, я хоть вам пожарю, а то чем кормить — и не знаю…» — сказала им мать. Но дождей давно не было, в лесу все высохло, и ребята не нашли грибов. И вот на обратном пути через колхозное картофельное поле Васька и подбил Пашу «подрыть гнездышко». «Нельзя, — упиралась Наша, — узнают, осудят». Но Васька убедил ее: «Если немножко подрыть, это для картошки даже полезно, только крупнее вырастет, которая останется». Конечно, самой Паше хотелось картошки, потому что от этого хлеба с лебедой, похожего на коровью лепешку, у нее, а особенно у младших братьев, страшно болели животы, но все-таки страх был сильнее, и она не могла решиться. И тогда Васька не стал тратить лишних слов на уговоры, нырнул под прясло (поля в колхозе все были огорожены от скотины) и, пригнувшись, побежал по борозде в глубину поля. Паша осталась на дороге. Сердце ее готово было разорваться от страха. Но никого кругом не было видно, и Паша мало-помалу успокоилась. Белая Васькина голова высовывалась из картофельной ботвы то в одном, то в другом месте и опять скрывалась. Вдруг неподалеку фыркнула лошадь, и тут же Паша увидела за поворотом дороги, над высокой зеленой ботвой, над пряслом, дугу в синих полосах. Председатель! У нее отнялись ноги. Она хотела крикнуть: «Васька!» — но крик застрял в горле. Лошадь шла шагом, мотала большой головой и громко отфыркивалась. Председатель Лепендин сидел в высокой тележке и, опустив голову, смотрел куда-то себе в ноги. Когда тележка поравнялась с Пашей, председатель поднял вдруг голову, взглянул на девочку, но словно и не увидел ее, пошевелил вожжами, и лошадь побежала. Замерев от ужаса, Паша глядела вслед. Но колеса крутились, сверкая белыми железными шинами, широкая спина председателя покачивалась, удаляясь…