Дмитрий Дурасов - Мальчик с короной

Летом в клубе было людно и весело, приезжали из города практиканты, студенты сельскохозяйственного техникума, каждый вечер танцы. Жили тут же, в клубе, Витька сам развозил их в своей тележке на фермы, где девушки-практикантки смотрели, как доят коров, а ребята большей частью убирали навоз и ругались на отсутствие самой передовой техники. Но вечером все собирались и плясали до третьих петухов. Витьку сразу приняли за товарища и даже больше, так как он был уже мужик взрослый — тракторист. Сам пахал и сеял, а они об этом пока только читали. Два месяца пролетели как один день и оборвались в один день, когда все уехали.

Подсаживая в кузов грузовика практикантку Аленку, неотрывно смотревшую на него темными остановившимися зрачками, Витька стиснул зубы и прошептал: «Пиши… Ждать буду!» Как будто провожал Аленку не в город, а в армию.

Аленка писала длинные, немного непонятные девичьи письма. В них были слова новых песен, описание жизни подруг, и ничего о любви, как будто они и не целовались в березняке и не ночевали на сеновале. Витька тоже писал письма, но реже и короче, так как писать было особенно не о чем, песен новых он не знал, а друзей ровесников в деревне не находилось. Аленка прислала ему свою фотокарточку, на которой она смотрела не на него, а куда-то вбок. Ему прислали карточки и ребята, уехавшие на стройки, и тоже почему-то смотрели с них куда-то вбок, и оттого, что хотели казаться красивее и значительнее, выходили почему-то некрасивее и мельче.

Поехав по пустой деревенской улице, Витька услышал за спиной крик и обернулся. За ним в сбитой на бритый затылок клетчатой кепке бежал, размахивая короткими руками, Валерка Луппо. (У них в Синьках все были или Луппо, или Шершневы.) «Витька! — орал он на всю улицу. — Присудили наконец судьи-то. Три года дали! Три годика отработать на народных строительствах! В город определили, на фабрику! Ей-богу, не вру!» Витька приоткрыл дверку и впустил в кабину разгоряченного и уже успевшего хлебнуть на радостях Валерку. Они больше месяца не виделись, так как Валерка сидел под следствием и ждал суда. За этот месяц Витька немного позабыл Валерку и теперь с радостью смотрел на неунывающего односельчанина.

Два месяца назад, в несчастливый день, подсадил Валерка в свой грузовик изрядно подгулявшего на свадьбе путника. Путник заснул в кузове и так уж больше не проснулся оттого, что выпал на сильном ухабе и помер на дороге. Валерка пошел и донес на себя в милицию. Его выслушали, вежливо поблагодарили за добровольное признание, сэкономившее много милицейских сил, и посадили в следственный изолятор. Сидя в изоляторе, Валерка думал, что ему влепят пять лет строгого, так как он загубил человека в месячник безопасности движения, и его могли судить наглядно, для воспитания сразу всех шоферов области. Но судьи решили иначе и, несмотря на месячник, определили мягкий и гуманный приговор в три года на промышленных стройках. Как будто он и так, без приговора, не отработал бы эти три года у себя в Синьках. Но приговор есть приговор, поблагодарив судей, Валерка собрался отбыть на стройку. Но перед этим надо было помочь своим старикам родителям с дровами на зиму, и он отпросился на день в деревню.

«Слушай, Витек! — начал издали Валерка. — Давай по-соседски: свези мне из лесу дровишек… Немного там, кубиков десять… А я бутылку тебе поставлю!» — «Не надо бутылки…» — «Не надо без дела, а за дело надо, не нарушай традицию…» И Валерка запел новую, выученную в тюрьме, песню. Витька слушал жутко веселую песню и улыбался.

По пути к лесу, у развилки лесной и деревенской дорог, они встретили отдыхающего на пеньке конюха Никифорыча. Старик сидел в распахнутом овчинном полушубке и тяжело отдувался. Через плечо у него крест-накрест были перекинуты две авоськи, туго набитые хлебом. «Мальцы! — прохрипел Никифорыч. — Мальцы! Запарился не хуже бани с этим запасом!.. А ну слазь! — приказал Никифорыч. — Закопал мою Бабочку? Закопал… И меня скоро закопаешь, потому как техника, а нас уже ищи-свищи… Техника! А вот хлеб я хожу за шесть километров покупать в магазине! А раньше-то дома ел из печи, без очереди. То-то! — Ребята переглянулись и фыркнули. «Чего смеетесь-то? — взъерепенился Никифорыч. — Вам бы все смеяться, все смеяться, а Бабочка, может быть, через самые эти ваши удобрения померла, нажралась в той вон розовой куче орешков этих ваших и подохла. Орешки эти соленые на вкус, вот она их и ела… я сам пробовал — они соленые! Их и заяц ест, и рябчик жрет их, потому как соленые… — Никифорыч замолчал и захлопал глазами. — Постой, Витька, я тебе же пятерку за Бабочку должен!» — «Да не надо мне, дядя Никифор, твоей пятерки! Ну ее, я и так…» — крикнул Витька и дернул трактор с места.