Иван Коробейников - Голубая Елань

Стянька заперлась в горнице и, дрожа, как в лихорадке, долго разбирала письмо. Она шептала слова и не понимала ничего. Одна в ней билась мысль: «Вспомнил… Написал». И словно летнее солнце выглянуло из-за туч. День и в самом деле распогодился. Стянька весь день, напевая песни, хлопотала на огороде. Надо было управиться с картофелем.

Письмо не могло остаться незамеченным. О нем узнали отец и мать.

— Смотри, девка! — строго сказал Степан.

А мать вечером, придержав дочь за острые еще плечи, слезно прошептала:

— Блюди себя, доченька, но счастье не отпугивай. Гонцовы-то, они вон какие. Ох, дожить бы мне до светлого денечка!

Стянька доверчиво прижалась к материнской груди и, не в силах сдержать переполнившего ее чувства, заплакала. Она шепотом рассказала все, все… и про первую встречу с Костей в малиннике.

— Люб он мне. С первого взгляда люб.

— Суженого конем не объедешь.

Скоро все на селе заговорили о Стянькином «счастье». А Степана тревожила мысль: «Свинья не родит бобра — все в себя — поросенка… Так же и Василий Гонцов. Худое дело задумала Стянька, да как тут рассудишь? Дуры девки…».

Кольцевик зачастил во двор Гроховых. Стянька заневестилась. Все настойчивее стали разговоры о приданом. Стянька присматривала у подруг узоры на скатертях и вечерами засиживалась за рукоделием.

— Стянька жениха тряпками заманить хочет. Сорвется! — говорила бабам школьная сторожиха Анисья, когда нельзя стало скрывать отяжелевшую фигуру дочери. — Не на таковских нарвались. Моя Верка своему счастью не попустится!

И Вера, действительно, не попустилась. Стяньке нельзя было показаться на улице. А кольцевик каждый раз рядом с ее письмом нес пухлое письмо от Веры.

Неизвестно, что повлияло на Костю, но письма от него стали приходить реже. Наступила зима с метелями, с долгими одинокими ночами. Два дня в неделю заполняли Стяньке жизнь — это дни, когда приходил кольцевик. Но в сумке его, облепленной снегом, уже не было для Стяньки ничего… В эти дни тяжелого смятения и встретился как-то с ней Ваня Тимофеев.

— Смеялся Костя надо мной, когда я о клубе говорил, а вот по-моему вышло. Избач к нам едет. Изба-читальня будет работать. Библиотека, — Ваня с удовольствием потер румяные щеки. — Вот книжечек почитаем! Мне сейчас Дмитрий Никитич о Чапаеве дал. Вот герой!

Стяньку удивило Ванино радостное возбуждение. Но однажды, не зная куда деваться от тоски, она пошла на огонек избы-читальни. Здесь собралась почти вся молодежь, но непринужденного веселья, к какому тянулась Стянька, она не встретила. Кто играл в шашки, кто листал журналы. Ваня рылся в книгах и не заметил Стянькиного прихода. В углу шушукались девчата, забавляясь семечками, пока избач, Алеша Янов, не сказал им, что этого делать нельзя. Девчата шумно встали и вышли на улицу, где ждала их Петькина гармонь.

Чувствуя еще большее одиночество, Стянька скоро ушла домой.

Но не могло верить Стянькино сердце, что счастье потеряно. Не потухла искра надежды и тогда, когда в апрельское водополье Вера родила дочь (по заверению бабушки Анисьи, похожую на Костю Гонцова).

А вскоре эта надежда стала крепнуть потому, что Вера, засыпав Костю письмами, не получила от него ни одного письма.

…И вот снова Костя едет домой. Стянька увидит его. Он будет жить рядом.

«Вот тут, кажется, у этих кустов мы тогда встретились».

Стянька оглянулась кругом, сорвала цветок ромашки и торопливо начала обрывать лепестки:

— Любит — не любит, плюнет — поцелует, к сердцу прижмет — к черту пошлет. Любит — не любит…

Она волновалась и торопилась, а когда на желтой пуговке осталось несколько белых перышек, она уже заранее увидела, что последнее из них она оборвет со словом «любит…».

— Ну, чего ты там? — нетерпеливо окликнул отец.

Стянька вздрогнула… быстро сунула твердую, круглую серединку цветка на тонком упругом стебле за ворот своей линялой кофточки и, улыбаясь, бросилась собирать гнилье и кизяк.

Вскоре вспыхнул костер, и в небо, вдруг ставшее темным и звездным, потянулся опаловый дымок.

— Ты што, в леспром-то… серьезно? — спросил Степан, медленно свертывая цигарку. Бумага не слушалась одеревенелых пальцев. Крупные крошки махорки падали в траву.

Стянька помедлила.

— Работают же люди…

— Работают, — с горькой усмешкой передразнил Степан, неловко придвигаясь к костру.

Ему, всю жизнь посвятившему земле, всякая иная работа казалась пустой и ненужной.

— Нет! — не находя удобного положения, сердито заключил он. — Нечего там тебе делать. Васьки Гонцова сыночку баклуши там бить ладно.