Евгений Гущин - Дом под черемухой

— Куда уйти? — донеслось из-под капота.

— Из механизаторов. Тяжело мне стало. Все же вот-вот полсотни стукнет. Можно на пенсию оформляться. Нам ведь льготы… А трактор мой спишут.

— Да? — отозвался Степан, а минуту спустя добавил: — Шла бы ты спать. Не люблю, когда над душой стоят.

— Я думала, тебе веселее со мной, — сказала Евдокия. Спать она очень хотела, но уйти в палатку было совестно. Степан работает, а она спать будет… Нагребла ногой скошенной травы, бросила сверху телогрейку и прилегла, слушая, как убаюкивающе рокочет Степанов трактор, видя, как сам Степан сгибается и разгибается, и огромная тень его прыгает по травам, по росной, парящей луговине. Ей вдруг подумалось, что именно затем ходила она встречать мужа, чтобы он немного отмяк. Она для себя, видно, еще раньше решила помириться со Степаном, сблизиться. Сама себе в этом не призналась, а внутренне готова была сделать первый шаг навстречу. Боялась, что к застарелой размолвке прибавится новая обида, вот и пошла. Конечно же, ее молчаливую повинность Степан заметил, хотя вида не показал. Правота, как у любого обиженного человека, была на его стороне. Он это сознавал, но, как показалось Евдокии, совсем не смягчился, а оставался тем же спокойным и холодным, безучастным к ней.

И, подумав об этом, Евдокия печально улыбнулась. Конечно, она жестоко поступила с мужем, но ведь пошла же его встретить и уже одним этим, без всяких слов, винилась перед ним, первая делала шаг к сближению. Почему он этого не ценит? Неужто ему самому не опостылела такая жизнь? Ведь не совсем закаменело и его сердце, чтобы не отозваться на ее шаг…

С этими неспокойными мыслями Евдокия ушла в сон.

Разбудил ее рев трактора, такой надсадный, неистовый, словно что-то выдирали из его железного нутра. Но Евдокия хотя и спросонья, а сразу узнала голос своего ожившего трактора. Двигатель ревел на самых высоких оборотах, поднявшись до звенящего воя, а потом стал медленно сбавлять обороты, перешел на спокойный рокот и вскоре вовсе замолчал. Замолк и другой трактор. Фары погасли, и стало непривычно тихо.

Уже светало. Над лугами и рекой висел легкий туман. Было зябко.

Шурша сапогами по влажной траве, подошел Степан.

— Сделал, — коротко выдохнул он и все стоял, глядел на жену, не зная, как быть дальше. То ли уйти, то ли остаться.

— Спасибо тебе, Степа, — сказала Евдокия мягко. — Ложись отдохни. Еще есть время, — и с готовностью подвинулась на телогрейке.

Степан устало опустился рядом. Лег на спину, положив руки под голову, молча смотрел в небо.

Евдокия тоже глядела вверх на очищающееся от тумана бледное небо, на выцветающие уже звезды, истаивающие, как капли росы. Неожиданно ее взгляд уловил яркую, необычную звездочку, которая тихонько плыла по небосводу, рассыпая вокруг себя лучистый свет.

— Спутник, — обрадовалась Евдокия тому, что не так холодно и безжизненно стало в небе, что появилась в нем эта живая точка, на которой можно остановить глаза. — Может, там космонавт. Летит себе. Поглядывает вниз…

— Пускай летит, — равнодушно отозвался Степан и зевнул. — Давай подремлем, а то подниматься скоро.

— Ты поспи, а я просто полежу.

Зябко поежилась, придвинулась к Степану ближе, погладила ладонью его небритую щеку.

— Ох, Степа, Степа… Жизнь-то проходит, а мы все дуемся друг на друга. Будто сто лет у нас впереди. Будто вторую жизнь жить собираемся… Слышь, — проговорила дрогнувшим голосом. — Погладь мои волосы. Раньше, бывало, ты любил их перебирать. А я притихну, и сладко так, лежу, не шелохнусь, — и стянула с головы платок.

Степан приподнял голову, глядел на жену, соображал что-то. Потом его рука как бы нехотя коснулась ее волос, пальцы стали лениво перебирать пряди, да не с той нежностью и лаской, как в те далекие годы, когда все у них было ладно. И волосы у Евдокии были уже не те, не шелковистые и густые. Седина в них светилась. «Было, да сплыло», — подумала она, и предутренние звезды раскололись в ее глазах на мелкие, слепящие осколки. Он удивленно встрепенулся.

— Плачешь, что ли? — утер жене глаза теплой, пахнущей соляркой ладонью и поглядел на ладонь. — Гляди-ка, чо есть… слезы. Я думал, ты и плакать не умеешь.

— Холодно мне, Степа, — проговорила Евдокия с глубоким, судорожным вздохом. — Вся душа выстыла.

— Думаешь, мне тепло? — задумчиво отозвался Степан.

— Вот до чего дожили, — продолжала Евдокия тихим, скорбным голосом. — Сколько лет прожили, и сказать друг другу нечего.