Пауль Куусберг - Кто он был?

Со склона Ласнамяэ Аннес жадно окидывал взглядом башни и трубы, отсюда все казалось таким же, как до войны. Одной башни все же не хватало, не то чтоб не хватало, а она стала какой-то тупой, это была башня церкви Нигулисте, быстрый взгляд Аннеса это сразу уловил. И еще одну башню без шпиля он заметил — башню ратуши. Но все-таки что-то было иначе, совсем иначе. В воспоминаниях Аннеса родной город был гораздо больше, просторнее, здания выше, внушительнее, чем сейчас они предстали перед его глазами. Тартуское шоссе, по которому они ехали к центру, казалось теперь узкой улицей, а между тем это была одна из главных магистралей города. В чем причина? Никто ведь не сжимал город и его улицы, не придавливал дома, улицы были те же и дома те же. Не потому ли это происходило, что Аннес видел просторные улицы и площади Ленинграда и других больших городов России, их высокие здания? Аннесу некогда было размышлять о том, почему родной город кажется ему меньше и приземистее, чем рисовалось в воспоминаниях, как бы миниатюрнее. Он охватывал взглядом каждое строение, мимо которого они проезжали, людей, которые шли навстречу. Тартуское шоссе казалось не таким оживленным, как в прежние времена, да ведь это и не был самый центр, куда они вскоре прибыли. Чем ближе к центру города, тем больше бросались в глаза следы больших пожаров. Начиная с улицы Хеэринга стали чаще попадаться пожарища, остатки закопченных труб и брандмауэров. От кинотеатра «Модерн» осталась бесформенная груда кирпичей, торчала только часть задней стены.

Они остановились около горки у Вируских ворот. Как только спрыгнули с машины, вокруг них стали собираться люди. Разглядывали их, словно какое-то чудо, хотя они и не были первыми эстонцами в красноармейской форме, появившимися в городе. Люди хотели еще и еще раз убедиться, что перед ними эстонцы, услышать своими ушами, что из парней, мобилизованных в начале войны, был сформирован эстонский корпус, лишь малая часть которого — несколько батальонов — вошла в Таллин. Они расспрашивали обо всем на свете, спрашивали снова и снова, что теперь будет с эстонским народом. Аннес и другие отвечали, что ни один честный эстонец не должен бояться советской власти, что эстонскому народу не угрожает ссылка в Сибирь, как трубили повсюду пособники гитлеровцев — доморощенные нацисты; что война идет к концу, не сегодня завтра будет освобождена вся Эстония и что никому не надо ничего бояться. Их слушали с радостным оживлением, на лицах людей можно было прочесть и доверие, и сомнение. Какой-то мужчина показал рукой на театр «Эстония», на задымленных стенах которого чернели провалы окон, и сказал с нескрываемой иронией: мол, такие факты опровергают то, что они тут говорят. Мужчина был старше Аннеса, лет сорока, судя по наружности — интеллигент, возможно, учитель, врач или адвокат, а может быть, банковский служащий или чиновник. На нем было пенсне, поэтому он и напоминал Аннесу прежде всего учителя и врача — те любили носить пенсне даже тогда, когда уже вошли в моду очки в толстой роговой оправе. Аннеса не смутила ирония человека с интеллигентной внешностью, хотя и он был потрясен видом сгоревшего театра. Аннес спокойно ответил, что театр «Эстония» будет восстановлен немедленно, работы начнутся еще до окончания войны. Он сказал это с глубоким внутренним убеждением, люди даже зааплодировали, так велика была его уверенность в своих словах.

Сейчас, сидя на ступеньках парадной лестницы во дворе Вышгородского замка, Аннес подумал: а ведь сказанное им тогда было более правильно, чем если бы он стал объяснять, что война и победа иногда вынуждают бомбить и свои города, что освобождение не обходится без жертв, что во время воздушной атаки бомбы не всегда ложатся там, куда их хотели сбросить…

По знаку капитана Кумаля музыканты вытащили из машины инструменты и тотчас же после слов Аннеса заиграли всем знакомые довоенные мелодии. Иной раз простой напев может скорее объединить людей, сделать больше, чем слова. Эффект от импровизированного концерта на вольном воздухе превзошел все ожидания, от музыкантов требовали все новых и новых пьес. Женщины готовы были разорвать оркестрантов на части, капитану Кумалю с трудом удалось усадить ребят в машину и отправиться дальше. Потом они остановились на площади Свободы, в начале Карловского бульвара, и все повторилось сначала. Вокруг них столпилось еще больше народа, их снова расспрашивали, они отвечали и в свою очередь задавали вопросы, к ним относились очень дружелюбно, тепло, словно они были долгожданными гостями для каждого, именно для каждого. Нет, не гостями, а частью их самих, собравшихся здесь. Аннес произнес тут целую речь. Причем через репродуктор. Так ему предложил капитан Нийн. Капитан Нийн, отлично знавший условия Эстонии и владевший немецким языком, был перед боями за освобождение Эстонии откомандирован в распоряжение политуправления фронта; оказалось, что группа от политуправления тоже прибыла этим утром в Таллин и успела установить на фонарном столбе громкоговоритель. Капитан Нийн сказал, что он уже наговорился до потери сознания, и позвал к микрофону его, Аннеса. Микрофон был установлен в одном из домов по Карловскому бульвару, капитан Нийн отвел Аннеса туда, и он выступил с речью. «Товарищи, граждане освобожденного Таллина! — начал он. — К вам обращается исконный таллинец, человек, который здесь родился и вырос. Мое имя Аннес Коппель, в сорок первом году я эвакуировался в Ленинград, сейчас служу в эстонском корпусе». Так он начал и сказал то же, что говорил у Вируских ворот. Снова подчеркнул, что вскоре, через несколько дней, вся территория Эстонии будет освобождена и что таллинцев ждет будущее, полное труда и достижений. Никто не должен испытывать страха, каждый, кто хочет, чтобы жизнь снова вошла в колею, пусть идет на свое рабочее место и своим трудом поможет общему делу. Капитан Нийн сказал, что Аннес нашел верный тон, начал свое слово очень удачно и что ему, Нийну, остается только поблагодарить Аннеса, — он выполнил просьбу. Здесь капитан Кумаль тоже велел музыкантам играть, и снова импровизированный концерт под открытым небом воодушевил людей…