Александр Скрыпник - Белый конь на белом снегу

Было дело: таскали по заседаниям. И поначалу нравилось, чего греха таить. А главное-то в жизни — свое. Посидит, бывает, за столом президиума, потом шепнет директору:

— Не могу, Владимир Иванович: ей-ей руки чешутся.

— Давай, только чтобы незаметно.

Шеховцов, как есть при параде, со звездой Героя, — автобусом на завод. В цехе быстренько переоденется и сразу же к станку.

Ну а кто же за нас будет делать в жизни дело, к которому мы приставлены... Но жизнь наша, она ведь не из одной только работы. Он часто думает: а зачем живет он на этом белом свете. Ну работа, дети, а все это зачем, зачем?.. Была Зина, и он выносил ее на руках, чтоб видела солнце. А дальше... Рядом люди. Так, наверное, жить надо и для тех, кто рядом. Мы-то в этом мире живем для того, чтобы другому рядом было легче. А одному в этой жизни так трудно...

Собрал Шеховцов в доме у себя все свое многочисленное семейство — у него теперь одних только внуков шестеро — и сказал:

— Ну, детки, вы уже все на ногах. Матери нашей, светлая память, давно нет. А жизнь-то идет. Трудно одному.

— Батя! — открыл было рот один из сыновей.

— А чего, — вступилась сразу дочка. — Бате, между прочим, всего-навсего пятьдесят два года. А кто же невеста?

— Да вы, наверное, слышали про нее: Валентина Болдырева, маляром у нас во втором цехе работает. Муж у нее умер... — Еще зачем-то добавил: — Орденом награжденная.

— Ну если орденом, — улыбнулся Николай.

И была свадьба...

Его просто тянет на работу, к станку. Его твердые, как железо, ладони не могут без привычного дела. Вот он стоит у станка, смотрит на бесконечную стружку, стекающую из-под резца, и он спокоен: значит, все хорошо, и в жизни, и в работе.

Стоп, но все ли? Чего это от соседнего станка не тот звук: он по слуху весь цех слышит. Подошел, посмотрел.

— Ты что ж это делаешь?

— А что? — парень виновато переминается с ноги на ногу. Чувствует, что гонит брак, а признаться не хочет. Шеховцов подавляет досаду и терпеливо начинает объяснять, что и как.

— Вот так. В каждом деле, брат, без любви ничего хорошего не получается. Понял?

— Понял, конечно.

Может и не понял. Молодой еще...

1984 г.

Виной всему был черный кот. Толстый, прохиндеистый, насквозь пропахший бензином, он весело ринулся нам навстречу в Атке, где мы заправляли свой КамАЗ. Водитель подозрительно поглядел в его сторону, но ничего не сказал. А когда отъехали от бензоколонки десяток километров и у нас полетел баллон, заворчал:

— Вот и не верь после этого приметам. Так и есть — камешком скат продырявили.

— Кот, что ли, подбросил камешек?

— Может, и он. Поразводили, понимаешь, котов по всей трассе.

Маркевич переоделся в старый комбинезон, и мы стали менять камеру.

Шел двенадцатый час ночи, но было еще светло. Белая ночь стояла над Колымой. Ослепительно белели языки снега в распадках, по обочинам дороги буйствовал розовый Иван-чай, далеко впереди в долине недвижно висела белесая дымка. Но это не ночной туман. Это висела великая пыль с трассы. Далеко где-то куковала кукушка. Над нами вились тучи прожорливого комарья. Тысячекилометровая колымская трасса натуженно гудела рядом. То и дело останавливались машины.

— Браток, помочь, что ли?

— Не надо, есть запаска.

Молодой веселый парень в майке — его и комары не брали — притормозил рядом:

— Дядя Витя, может, что надо?

— Управлюсь.

Когда отъехали, Маркевич пояснил:

— Бригадир мой, Толик Егоров. Хороший хлопец, самостоятельный.

Подошел еще один: большерукий, с проседью в густой шевелюре. Маркевич его представил:

— А это кум мой, Виктор. Я с его отцом Никифором Маслием начинал тут на Колыме...

Они стояли поодаль, и я услышал, как Маслий, кивнув в мою сторону, спросил:

— Это кто же?

— Практиканта дали.

Глядя, как я управляюсь с монтировкой, Маслий мрачно предрек:

— Намаешься ты с ним...

В Мяките у дома отдыха шоферов (их несколько на трассе) — скопище машин. Строгая дежурная заставила тщательно вытереть обувь, выдала каждому шлепанцы, полотенца. Работал душ, столовая. В чистых комнатах были чистые постели. В третьем часу ночи стало совсем светло, и спать не хотелось. Вспомнилось, как на перевале, когда машина с трудом одолевала крутой подъем, Маркевич вдруг примолк, сказав: «Дружок тут у меня погиб. Саша Мещеряков... Эх, друг был...»

...Он ехал в тот день на Магадан. Погода стояла ясная, зимник прочный. Напарник дремал рядом. На Яблоневом перевале дорожники, видать, плохо посыпали подъем, и тяжелую машину понесло под уклон.