Николай Ушаков - Вдоль горячего асфальта

Под усиленным конвоем его доставили в сахарную столицу. Заключенный в тюрьму, он организовал исключительный по смелости побег политических и бежал сам.

Бабушка не знала «хромого» и была с извинениями отпущена.

— Старую барыню городовой ведет! — всплеснула руками Фрося, глядевшая в окошко, и бросилась отворять.

Мама, дедушка, Андрей поспешили за Фросей. Папа-географ шагнул по направлению к двери и замер.

Бабушка, весь облик которой говорил «вот вам ваш кизиль», вошла первой, за ней следовал городовой, а в синей обложке — на ней жирной краской было напечатано: «Дело №… Начато… Кончено…» — временно содержалась банка благонадежного варенья.

Папа, чтобы не видеть городового, снял очки.

Мама не растерялась. Она приняла банку и вручила городовому полтинник.

Городовой пожелал приятного аппетита.

У бабушки на руках все еще была Машутка, а мама держала банку. Дедушка, Андрей, Фрося в шесть рук захлопнули за городовым дверь и как бы придержали ее, чтобы он не вздумал вернуться. Папа надел очки.

— Друг мой, — поглядел он сквозь стекла на маму, — порядочный человек не станет есть варенье, побывавшее в полиции.

— Конечно, — ответила мама и в папино отсутствие переложила кизиль в другую банку, и папа ел из другой банки и даже говорил: «Вот это совершенно другое варенье!»

Машуткин дядя Андрей неожиданно загорался, но спустя некоторое время потухал.

Он собирал жуков и бросил, лепил развалины Колизея — и не долепил, и римский цирк отправился в шкаф, выделенный Андрею под его кунсткамеру.

Это был книжный шкаф, сделанный из простой сосны. Несколько лет назад Андрей вынул полки и спрятался в сосновом шкафу от бабушки.

Сейчас полки были на месте, и на них среди обязательного для гимназиста пребывали в забвении вещи, к которым хозяин охладел: испорченные часы, выписанные из Лодзи за три с полтиной по объявлению в журнале, и с ними девяносто девять заманчивых предметов, оказавшихся булавками, самоучитель португальского языка, стальные пластинки из бабушкиного корсета, при помощи которых стреляли револьверы и пушки Андрея, — чего-чего не таил в себе сосновый шкаф.

Это был паноптикум потухших вулканов, мемориальный музей сданных в архив энергичных действий, говоривших о душе Андрея, обреченной странствовать от поиска к поиску.

Рыболовный крючочек в пенале тосковал о китобойном промысле, клочок нотной бумаги — о цикле исторических опер, картинка: англичане гонят быков на проволочные заграждения буров — разделяла тоску Андрея по Трансваалю, куда он убежал бы, если бы не бабушка.

— Учись, — говорила бабушка, — иначе будешь свинопасом! — А свинопасы в те времена женились на королевнах лишь в сказках.

Машуткины бабушка и мама, дедушка и папа, сама Машутка родились, как полагается, в городе и в доме. Фрося — тоже, как полагается, в деревне и в избе. Андрей же появился на свет в теплушке посреди пустыни, он был необыкновенный ребенок.

Однажды он поразил словесника, продекламировав не только отрывок из державинского «Водопада», помещенный в гимназической хрестоматии, а значительно больше — и то, чего в хрестоматии не было.

Словесник положил руку на плечо Андрея и, наслаждаясь, брызгал слюной:

— Верно, правильно… «сошла октябрьска нощь…» отлично… «ищет токмо нор…», молодец… — и поставил Андрею пять с крестом.

А неделю спустя в классной работе Андрей написал слово «олень» через ять.

Дедушка меньше удивился бы каракурту в сквере сахарной столицы.

— «Лень» через ять — да, но «олень»!..

Бабушка повторяла свое:

— Будешь свинопасом.

— Вот и хорошо!

Учебник шахматной игры, заложенный спичечным коробком с сушеной жужелицей, напоминал о другой легенде, связанной с именем Андрея.

Он изучал теорию шахмат и слыл гимназическим Чигориным.

Историк — тоже шахматист — рассказывал о Пипине Коротком и одновременно следил за последней партой.

Там, поставив шахматную доску на скамью, Андрей с товарищем разыгрывали партию со страницы, заложенной спичечным коробком.

Андрей колебался. Поднял фигуру, опустил и снова поднял.

Историк пронесся между партами и выхватил фигуру у Андрея.

— Кто ж так ходит! — и он показал, как надо ходить.

Самолюбивый Андрей навсегда оставил шахматы. Несколько позже Андрей стал вращать прямоугольники и трапеции и вычислять объемы получаемых цилиндров и усеченных конусов.

Математик пригласил Андрея к себе, чтобы за стаканом чаю заниматься высшей математикой, а также упражняться на пианино, так как у Андрея обнаружились недюжинные музыкальные способности, а инструмента дома не было.