Шамиль Хазиахметов - Мир вашему дому

В поселке качали головами, изумлялись исцелению отца. Тот же все больше распрямлялся к жизни, весь день проводил на дворе, поправлял, приколачивал, переделывал обветшавшее за войну хозяйство. Понемногу к жирной пище привыкли и дети, и мать была вынуждена готовить себе отдельно. Она так и не переборола в себе отвращение к свинине.

Через год осколок оброс жиром, немного поворочался и «уснул». Так говорил отец, касаясь ладонью груди. Еще через год он списал свою инвалидность и вернулся на завод трактористом. Мы с матерью, оставаясь наедине, до сих пор удивляемся, как выдерживает желудок отца такое обилие жирной пищи.

Если мать понемногу привыкла к свиньям, навсегда прописавшимся в нашем доме, то привыкнуть к новому отцу ей было тяжелее. Он располнел, округлился лицом, глаза сузились. «Такой джигит был! — смеясь, сокрушалась мать. — В Нугае с ним мог сравниться один Хаким. А теперь Павлуша не уступил бы самому знатному баю». — «Скажешь тоже, бай, — обижался отец. — Упитанный, средних лет мужчина я». Через несколько лет отец попытался похудеть, но осколок так ворохнулся в нем, что перепуганная мать снова кинулась готовить отцу жирные блюда, а на свиней стала смотреть добрее, как на верных спасительниц отца.

ОТЕЦ: — Я так располнел, такой солидный байский вид принял, что мне впору было не трактористом устраиваться, а проситься на должность крупного начальника. Мой довоенный пиджак не сходился на животе, на пальто пришлось перешивать пуговицы. Когда с меня списали инвалидность, пошел я снова на строительство завода. Вырастали новые цеха, завод занимал все большие площади, подминал под себя облепившие его кругом поселки.

Дали мне новенький трактор С-80. С моей довоенной колесной машиной не идет ни в какое сравнение ни по размерам, ни по мощности. С удовольствием впрягся я в работу. Истосковались руки по мирной работе, да и семье нужна была крепкая мужская зарплата. Дети подрастали:, дом требовал ремонта, и самим надо было одеться прилично — жизнь круто пошла вверх, к культуре, и довоенные мерки никуда не годились.

Кирилка из-за моей болезни пошел работать рано. Устроился он учеником машиниста компрессора в ближний к нам цех. Всерьез заняться учебой ему так и не пришлось. Время было упущено. Зато остальные дети подрастали, не зная нужды. Из школы побежали в техникумы, институты, Георгий двинулся аж в аспирантуру.

Сесть-то я сел за трактор, но душой к нему не прикипел. После болезни тяжело переносил я шум, угар и чад в кабине. Так я Наде рассказывал. А про себя понимал: другое тут. Выжму сцепление, включу передачу, нажимаю на газ, и все мне чудится, будто я еще в один бой собрался. Вот сейчас двину танк, броском поле перемахну и пойду крутиться волчком среди вражьих траншей… Зелеными тараканами брызжут фашисты из-под гусениц и бегут перед машиной.

Сижу вот так часто в кабине, подвожу полем материалы на тракторной волокуше, гляжу на бегущие траки и душой омрачаюсь, воспоминания из памяти лезут. Впереди, в снежном поле, вражьи фигуры чудятся…

Какие о войне у меня могут быть хорошие воспоминания, если я ничего за всю войну, кроме смрада, пекла и крови, не видел? Дружбу, товарищество наше боевое? Да, но сколько их, товарищей моих, домой вернулось?

Разлад у меня в работе пошел. Определиться помог случай. Через дом от нас жил Файзи Зиннуров, бульдозерист. Молодой, беспечный был мужик, хоть и семью имел, двоих детей. Угодил он весной на своем бульдозере в канаву, тарахтит, жмет из дизеля все силы, но выкарабкаться не может. Дал Файзи задний ход, выскочил из кабины и начал машине помогать: доски, бревна под гусеницы кидает. Бульдозер зацепился траками за твердое и пошел. Файзи ногу прихватило, а потом и самого в грязь втоптало, намотало на гусеницы. Хоронить-то семье, считай, нечего было. Надя после этого случая на дыбки встала: уходи, Павел, с трактора, войну прошел, а тут, дома, мы тебя потеряем. Я, мол, буду теперь каждый день за тебя переживать.

Попросился я на курсы экскаваторщиков, закончил их и по сей день доволен своей работой. Хорошо копать землю. Особо летом, когда она теплая, парная, перевита корнями трав. Ничто не имеет в жизни крепости, если не идет из земли. Будь то человек, или новый дом, или дельная мысль. Много я выкопал котлованов, в которых теперь крепко сидят школы, детские сады, много нужных людям зданий.

Без работы нет настоящего человека. Сыновья мои, начиная с Кирилла и кончая Хакимом, правило это усвоили с молоком матери. Хотя был сбой… Нариман часто болел в детстве. Потому мать выделяла его, баловала. К сорока годам Нариман вдруг свихнулся, стал пить, от старшего прораба докатился до грузчика в винном магазине. Выдирали его из болота всей семьей: и по душам говорили, и отколотил его как-то Кирилл, мать над ним слезы лила, я много раз ходил к сыну, просил стать человеком и не позорить род Пушкаревых. В последний раз Нариман выгнал меня из своей квартиры, не стерпел я обиды и пожаловался Кириллу. Старший сын в тот же день навестил брата и учинил ему собственноручно суд и расправу. После того Нариман согласился лечиться в больнице. Помогло, но не совсем. В конце концов справились мы с бедой, стал Нариман достойным человеком, быстро поднялся до главного инженера строительного управления.