Шамиль Хазиахметов - Мир вашему дому

Укол ли подействовал, но боль отпустила, и Заур глубоко вздохнул. Уснул он с ясной уверенностью, что прошлая ночь отделила его раз и навсегда от той, суетной и дерганой, жизни и впереди наконец-то загорелся зеленый свет.

— Я бы убил его, — мечтал Бурцев, поглядывая на тяжелую махину трубогибочного стана. — Да не сразу, а помаленьку, чтоб понял Алексей, каково мне кривых его труб дожидаться.

Длинное, худое лицо начальника участка исказилось болью — Даутов испугался, что он заплачет.

— Что ему, Алексею, мои переживания? — Бурцев повернулся лицом к пустым вагончикам городка и потряс ладонью. — Подумаешь, ребята наши сидят перед оврагом, жарятся на солнце и ждут кривые трубы. Алексею до меня и до них дела нет. Его благородие дрыхнут! Так?

Бурцев поглядел на молодого мастера, и тот поспешно кивнул.

— Илья Павлович, — предложил мастер. — Может, нам самим попробовать? Что тут хитрого? Принцип работы стана мы знаем.

— Мы, инженеры, много знаем, — быстро подхватил Бурцев. — Чему только нас в институтах не учили! А вот сделать какую-нибудь ерунду своими руками не можем, тут нам мастерового подавай. Уж мы ему все расскажем, растолкуем, лишь бы этот мужик глотал да переваривал наши указания, но, главное, шевелил бы руками.

Неожиданно Бурцев махнул машинисту трубоукладчика, и тот дернул рычагами, подал трубу на ролики стана.

— Где наша не пропадала! — ободрил себя Бурцев и встал к пульту.

Трубогибочный стан, нагруженный сверху метрового диаметра трубой, напомнил Даутову гигантскую пушку. Бурцев подумал о том же.

— Из такого вот размера пушки, читал я, стреляли немцы по Парижу еще в первую мировую войну. «Бертой» ее звали. А мы назовем нашу пушку «Алексеем», в честь Трофимова.

Бурцев, засмеявшись, начал командовать. Трубу понемногу подавали вперед, затем включали мощные домкраты, и они выжимали, плавно изгибали ее, и труба снова продвигалась немного к выходу из стана.

— Смелость города берет! — сказал Бурцев и просветлел лицом.

Теперь стан напоминал не пушку, а скорее огромную тушу носорога. Оставалось двинуть трубу разок-другой, и можно было б снимать готовое кривое изделие, как вдруг труба обмякла в стальных тисках.

— Смяло! Мать вашу… — тихо сказал Бурцев и сел на землю.

Один из слесарей нагнулся и дал начальнику папиросу. Бурцев жадно закурил, стряхивая горячий пепел на куртку и брюки.

Накурившись, он встал и дал знак рабочим закладывать в стан новую трубу.

— Будем выполнять план по сдаче металлолома, — мрачно пошутил он и закричал на слесарей: — Чего раззевались? К теще на блины приехали?

Он подозвал Даутова.

— Учись, Шавали, на моих ошибках, — сказал он великодушно. — Трубу-то я, считай, прогнал через стан, да вот в конце малость пережал. Отсюда вывод: лучше в конце недогнуть. Учти на будущее.

— Учту, — пообещал Даутов.

Но вторую трубу смяло, едва подключили домкраты.

Бурцев вяло ругнулся, колени его подогнулись, и он мешком сел на землю. Ему, как и в прошлый раз, поднесли папиросу.

— Вот что, — придумал Бурцев, до одури наглотавшись табачного дыма. — Зовите механика. Почему он в своем складе прохлаждается?

Когда подошел механик, низенький мужчина в очень просторных брюках, Бурцев докуривал вторую папиросу.

— Алексею ты в табель восьмерки ставишь? — спросил Бурцев. — Ну?

— Ставлю, — скромно ответил механик и заложил руки за спину.

— А он спит, — Бурцев широко улыбнулся. — Спит! Так вот, дорогой человек, нагни-ка мне до вечера десяток кривых.

Бурцев говорил так, будто просил о пустяковом одолжении.

— Как я их нагну? — механик озадаченно сплюнул, но рук за спиной не расцепил.

— Как хочешь, — безучастно обронил Бурцев. — Хочешь, на стане, не хочешь — гни через коленку.

Механик прошел к стану и зло закричал на машиниста. Тот с любопытством глядел из кабины.

Через десяток минут стан выплюнул изувеченную трубу. Бурцев повеселел.

— Иди, занимайся своим делом, — сказал он механику, и тот, снова сцепив за спиной руки, ушел на склад.

— Но ведь он неплохо гнул эти трубы, — Бурцев поглядел на мастера и назидательно поднял палец.

— Что же? — спросил тот. — Разучился?

— А то! — Бурцев подбежал к трубе и пнул ее в черный бок. — Погляди, какая она тонкая! Оттого ее и мнет. Толстую-то не больно сомнешь.

— Но Трофимов-то любую трубу гнет! — вспомнил Даутов.

— Гнет… — вздохнул Бурцев. — Чутье у него к металлу. Ему хоть челябинскую трубу, хоть какую импортную подай — он их понимает. В любом деле, брат ты мой, талант должен присутствовать.