Шамиль Хазиахметов - Мир вашему дому

— Ляля тоже была?

— Была, — Камиль опустил голову. — А потом Рамзия Гареевна стала стыдить нас: как, мол, не совестно вам, пятиклассникам, заниматься такими делами. Молоко на губах не обсохло, кричит она, а у вас в голове сусальные проблемы.

«Сексуальные», — поправил про себя Кадыр Баянович и спросил вслух:

— Ты давно дружишь с Лялей?

— С осени, — сказал сын. — Мы с ней даже в кино как-то ходили.

— Потом что, сынок?

— Потом… — Камиль снова опустил голову. — Потом Ляля громко заплакала. Она-то, папа, при чем? Письмо ведь я писал. Когда Рамзия Гареевна подошла к Ляле и сказала, чтоб она не притворялась и перестала рыдать, то я вскочил из-за парты, подбежал к ней и вырвал письмо. Еще я закричал: «Вы дура!» С порога опять закричал: «Старая дура вы!» и…

— Что «и»?

Камиль разжал губы:

— Ладно. Раз уж договорились откровенно… Заплакал я и побежал на улицу. Зачем плакал? Теперь в классе смеяться будут. Вот был бы я большой, обязательно дал бы этой учительнице оплеуху.

«Пощечину», — машинально поправил про себя Кадыр Баянович.

— На женщину, сын, нельзя поднимать руку.

— Даже если она плохая?

— Даже если она плохая.

Сын нехотя кивнул.

— Как отнеслась к этому мама? — спросил Кадыр Баянович и напрягся.

— Мама… — кисло ответил Камиль. — Рамзия Гареевна сразу побежала к ней, все рассказала и предупредила, что без разрешения директора не пустит меня в класс. Мама долго плакала, а потом сказала, что такой сын ей не нужен. Я оделся и ушел. Первую ночь ночевал у друга, а вчера решил ехать к тебе.

— Ты показывал маме письмо?

— Она не просила. Когда я стал оправдываться, мама закричала, чтоб я сейчас же бежал к Рамзии Гареевне и просил прощения. Я не пошел, мама тут и сказала, что я ей больше не нужен.

— Можно, я почитаю письмо?

Сын полез в карман и достал три листочка бумаги.

— Пока ты читаешь, можно, я еще карамелек возьму?

— Бери-бери.

Кадыр Баянович прочел письмо сына к однокласснице дважды, аккуратно сложил его и спрятал в записную книжку. Камиль с наслаждением хрупал конфетами.

— Мама знает, что от друга ты уехал ко мне?

Сын пожал плечами.

— Мама ничего не знает о тебе? Ты не звонил ей? — Кадыр Баянович вскочил на ноги. — Мы же убьем ее!

Он схватился за пальто. Встревоженный сын одевался следом за ним.

— Едем на переговорный пункт, — Кадыр Баянович взял в руки портфель.

В междугородном переговорном пункте он несколько раз набирал по автомату номер домашнего телефона, но слышал в ответ лишь длинные гудки.

— Нету? — спросил сын, протискиваясь в будку. — Где же они?

— Известно где… — Кадыр Баянович поглядел на часы. — По моргам носятся, тебя ищут. Чуешь?

Камиль отвел глаза.

В кассе автовокзала билетов на вечерние рейсы не было. Кадыр Баянович упросил шофера, и тот разрешил занять им приставное сиденье.

Он усадил сына в креслице, а сам постелил газету и уселся на верхней ступеньке возле двери.

«Икарус» медленно выкатил на городскую улицу.

Кадыр Баянович сидел в темном закутке и думал над поразившей его воображение строчкой из письма сына: «Ляля, мы будем любить друг друга крепко, как мои папа с мамой».

Если б Фая прочла письмо, сын сейчас сидел бы дома.

Кадыра Баяновича смущали слова сына. Когда и как он уверовал в любовь родителей? Кадыр Баянович вспоминал совместную жизнь с Фаей и видел, насколько она была негладкой. Однажды они едва не разошлись. Часто они ссорились и забывали, что рядом слушают дети. Но сын все же выискал в их жизни и вынес в памяти только светлые стороны.

Что он скажет завтра Рамзии Гареевне? И как объяснить этой женщине, что нельзя так безжалостно, при всем классе, лупить тяжелыми словами ребятишек, впервые задумавшихся над жизнью — своей и пап с мамами.

Неприятный разговор с Гайсиным в легковой машине мало-помалу выветривался из памяти, оставляя осадок непонимания и неприятия этого человека, присвоившего себе право занимать «передние углы» в обществе.

Наверху тихо сидел сын, сумрачно, наморщив лоб, глядел на белые февральские сугробы за окном и невесело, надо полагать, думал о предстоящем разговоре с мамой.

Маврушин Глеб Николаевич с неохотой и сожалением укладывал со своими слесарями водопровод к новому дому, который стоял на бугорке, возле соснового леса, и сверкал свежевставленными стеклами всех девяти этажей. А сожалел Глеб Николаевич вот отчего. Сперва бригаде выдали чертежи на монтаж водопровода от новой магистрали, что проложили к строящемуся микрорайону еще летом. Но потом чертежи отобрали и сунули бригадиру листок бумаги, на котором от руки был начерчен новый путь воды, теперь уже от близлежащего старого квартала. Глеб Николаевич знал, что в старых домах воды самим в обрез, и ему легко представлялось, как в летнюю жару жители верхних этажей нового дома будут с ведрами бегать на дальнюю колонку.