Шамиль Хазиахметов - Мир вашему дому

Равиль проснулся от яркого солнечного света. Вокруг было нарядно, празднично. Шумели под легким ветром флаги. Черный лес растаял вместе с собакой.

— Инэй… — сказал он еле слышно. — У меня не болит. Будто камень из живота вынули.

Мать сказала сверху:

— Отпустило? А ты не спеши радоваться — еще рано. Дай-ка я тебя умою.

Она смочила в теплой воде полотенце и протерла руки и лицо сыну. Равиль раскрыл глаза и хотел зажмуриться. Но увидел, что в комнате пасмурно, за окном ненастный, серый день поздней осени и тяжелые полотнища дождя стекают с крыши.

— Осень все еще… — удивился он.

— Долго стоит осень в наших краях, — устало ответила мать.

Равиль всмотрелся в ее лицо и еле узнал бодрую и крепкую еще в начале лета мать — лицо ее поблекло, и кожа собралась на щеках дряблыми складками, седые волосы растрепались под платком. Он увидел перед собой старуху. Только глаза ее по-прежнему горели твердым, злым огоньком.

— Осень… — повторила она и, взглянув на худое, костистое лицо сына, смягчилась взглядом. — Будем вместе коротать зиму. Весной я отпущу тебя. Улетай куда хочешь со своей Флорой… А теперь подними голову, будем завтракать.

Ночами в ближнем лесу беспокойно кричали птицы, срывались с веток и падали в траву за добычей совы, в кустарнике бродил неутомимый еж.

Равиль выходил на террасу и, облокотившись на перила, слушал огромную, никогда не затихающую землю. Теплая, ласковая ночь обнимала компрессорную станцию, маленький поселок, мягкие, округлые холмы, за которыми крепко спал башкирский аул, баюкала зверьков и птиц в лесу, что капризными детьми возились и выкрикивали из своих гнезд.

В эти тихие темные ночи Равилю хотелось спуститься вниз, войти в лес и ощутить себя пусть крохотной, но полноправной частицей живого, вечно ликующего мира, из которого по своей воле ушел человек и куда ему нет возврата.

В диспетчерской гремел телефон, Равиль уходил к аппарату и докладывал обстановку человеку, сидящему у пульта за тысячи километров отсюда. Тот человек знал обстановку на станции не хуже Равиля — бесчисленные приборы и датчики неусыпно следили за газовой рекой, мчащейся по трубам из Сибири через Урал и растекавшейся ручьями и ручейками к городам Поволжья и Центра. Но люди не научились доверять своим электронным детищам, им нужен голос живого человека с его улыбкой, шуткой, пустячной фразой.

Равиль кратко доложил и вернулся на террасу. С холма ушли в небо два узких ярких луча. Донесся рокот мотора — со стороны аула шла машина. Лучи медленно вспороли небо сверху вниз и упали на землю — машина перевалила через вершину и покатила вниз.

И этот случайный ночной шум затих, и наступившая тишина вернула Равиля к его смутным, тревожным мыслям. Он снова попытался представить и понять жизнь невидимых существ, населявших лес и землю, что не уставали криками и песнями славить жизнь. «Их жизнелюбие от незнания, — утешал себя Равиль. — Человек принимает смерть умом, но не сердцем, и эта раздвоенность мучает его, мешает жить. А вдруг эти маленькие, бодрые комочки понимают больше нас о сути жизни и потому счастливы? Но когда они обогнали человека, если на лестнице эволюции место их много ниже? Человек страшится конца своего. Но отчего он боится рождения? Ведь первый крик его — крик страха…»

Рядом в поселке, в одном из коттеджей, лежала в постели Флора и думала о муже, что изнуряет себя безответными вопросами, ищет и не находит места под солнцем.

Неотступно Равиль думал и о матери, о непонятной ее власти над ним. Она простила Флору, но к ним не приезжала. Она писала редкие, длинные письма, в которых воздавала хвалу Тимер-Булату и умилялась его подраставшими сыновьями. Равиль сердился, читая письма, и приступы ревности пополам с неприязнью к матери накатывали на него волнами. Флора угадывала мысли мужа, испуганно напоминала: «Она дала тебе жизнь дважды». Равиль несколько раз бывал у матери. Она радовалась его приездам, суетилась и потчевала младшего сына пирогами, сдобой. Но Равилю казалось, что мать снова оравнодушела к нему, живет и дышит «старшеньким». Он сидел за столом и дулся, как малый ребенок. Мать провожала сына на электричку, но ему вместо грусти чудилась радость на ее лице. Равиль сидел в вагоне, прижимал к себе сумку с пирогами и думал с горечью: «Неужели надо тяжело заболеть, чтоб увидеть ласку близких тебе людей?»