Уткур Хашимов - Дела земные

Тетя Нисо задумалась, сжимая в руке кончик платка. И я, и мой молочный брат, о чем я не подозревал до этой минуты, сидели, уставившись в одну точку. Каждый был занят своими мыслями, но все мы думали об одном человеке — о моей матери.

Отец наш был человек вспыльчивый. Но даже в гневе он никогда не поднимал на нас, детей, руку. Однако мать так часто повторяла: «Ну-ка ведите себя прилично, а то отец рассердится», что все мы, как только появлялся отец, становились тихими, переставали озорничать.

Времена были трудные, и поэтому отец по вечерам подрабатывал, чинил часы. Все соседи, жители нашей махалли, несли к отцу неисправные часы. В комнате его всегда было полно самых разных часов, они тикали на все лады. Мама не разрешала нам входить в эту комнату. Но однажды мы с младшим братом все-таки вошли туда, на столе лежали большие карманные часы с цепочкой. Крышка была открыта, стекло вынуто, и тут же рядом лежали аккуратно разложенные разные детали. Нам с братишкой захотелось «помочь» отцу. Но часы никак не шли. Заслышав в соседней комнате мамины шаги, мы потихоньку улизнули. А вечером, едва отец вошел в комнату, раздался гневный крик:

— Кто трогал часы?

— Да ведь туда никто не входил! — удивилась мама.

— Здесь все разбросано! — возмущенный отец вышел из комнаты. В руках у него были «починенные» нами часы. — Стрелки нет. Что я завтра скажу хозяину!

Мы с братишкой сидели не шевелясь с отсутствующими взглядами. Хорошо еще, что наши старшие братья гуляли на улице, а то бы им точно влетело по первое число.

Немного погодя сели обедать. Братишке досталась деревянная ложка, мне — железная. Стали ссориться из-за ложек. Он хотел отнять у меня железную, опрокинул касу, и шурпа пролилась на скатерть. Отец и так был зол, а тут еще это. И он напустился на мать. Мол, детей распустила, в доме ничего нельзя оставить. И ударил по лицу. Мне так было жаль ее. Но что я мог поделать?

Назавтра я проснулся, когда отец уже ушел на работу, а со двора доносился громкий женский голос. Его я узнал сразу. Он принадлежал жене нашего соседа Мумина-ака. Мумин-ака — кетменщик. Человек он тихий, вполне соответствует своему имени. Мумин — значит смирный, бессловесный. А вот жена у него совсем другая. От мала до велика все зовут ее Келинойи [18] Келинойи — жена старшего из братьев, невестка. . Ни от кого у нее нет никаких секретов. Все, что происходит у нее в доме, тут же становится достоянием махалли: что у нее подгорело, почему кто-то из ее сыновей не ест репу, у какой из дочерей какие нелады.

— Ухожу! — громко кричала она. — Уйду от него. Он не уходит, так я сама уйду! Уйду и все из дому заберу, ничего ему не оставлю.

Понятно. Келинойи поссорилась с мужем. Как только разразится у нее в доме скандал, она тут же «уходит» к своей матери.

Я стал тихонько наблюдать за этой сценой.

— Что случилось, милая? — сочувственным голосом спросила мать.

— Вчера он так ругал меня, так ругал, чтоб он сдох! — Келинойи обеими руками стукнула себя по ляжкам. — И мать мою оскорблял, чтоб ему могила стала домом!

— Будет вам, не сердитесь, — пыталась успокоить ее мать.

— Да как же мне не сердиться? — еще пуще завопила Келинойи. — Вечером приготовила усьму [19] Усьма — растение, содержащее красящее вещество. . Стала красить брови, хотела сделать все до его прихода. Ну и машкичири [20] Машкичири — каша из риса и маша. чуточку подгорела. Так что здесь такого, подумаешь, конец света! А он мне и говорит, сгореть бы ему в могиле: «Чем краситься без конца, лучше бы за едой смотрела!» — «Ну и что с того, что я крашусь, для кого я, спрашивается, крашусь? — говорю я ему. — Для тебя же и крашусь, скорпион несчастный. Не гулящая же я какая-нибудь! Мое дело приготовить, а твое — кушать, так вот кушай, что тебе дают, и помалкивай!» А то «подгорела»! Чтоб язык у него отсох, которым он, мою мать поносил! А еще говорит, что у меня язык слишком длинный. Надо бы его язык на куски изрезать! Чтоб аллах забрал к себе его несчастную душу!

— Хватит, милая, хватит, — утихомиривала ее мать с грустной улыбкой. — Говорят же, дом без плова бывает, а вот без ссор… Не проклинайте его, беднягу, так.

— Ой, как это не проклинайте? — Келинойи опять хлопнула себя по ляжкам. — Как не проклинать этого дурака, место ему в могиле! Чтоб у него изо рта и из носа хлынула кровь, как же такого не проклинать? Хватит, надоело, ухожу!

— Куда же вы пойдете, милая, шестеро детей все-таки, их-то куда денете? — проговорила мать, продолжая едва заметно улыбаться. — Они у вас мал мала меньше.