Уткур Хашимов - Дела земные

Он уже раскрыл было рот, чтобы сообщить о том, что вчера сильно заболел и не мог прийти, но Зуфар Хадиевич, радушно протянув руку, спросил, кивнув на «Волгу»:

— Что твой конь? Бегает?

— Как зверь! — радостно отозвался Алимардан.

— Тогда поехали, прокатимся… — Зуфар Хадиевич без приглашения открыл дверцу машины и бросил плащ на сиденье. — Весна, дорогой… Душит меня в городе весной тоска, хочу в степь. Какое солнце, погляди только!.. Почки набухли везде…

— Да, набухли… — недоуменно согласился Алимардан. — А куда поедем?

— В степь Захарыка… — проговорил Зуфар Хадиевич, вставляя в мундштук сигарету. — Давно я там не был…

Алимардан быстро вел машину, ожидая, что вот сейчас-то художественный руководитель и начнет проборку, но тот молчал, сладко щурился от бьющего в глаза солнца и курил.

Когда они выехали за город, Алимардан, опустив боковое стекло, кивнул спутнику.

— Опустите. Вкусный воздух…

Зуфар Хадиевич улыбнулся, согласно кивнул и тоже опустил свое стекло. Весенний ветер теперь ходил по машине, вырывая руль у Алимардана, но тот еще ожесточеннее жал на педали, испытывая наслаждение от противоборства стихии.

Свернув с дороги, они поехали целиной и остановились на вершине холма, километрах в пяти от шоссе. Вышли.

Сладко пахло весенней талой водой, проснувшейся землей, нежными, проклюнувшимися сквозь старый дерн иголочками молодой травы. Капельками солнца сверкали по всему склону цветочки мать-и-мачехи.

Чувствуя, что пьянеет, что у него кружится голова от ощущения радости бытия, Алимардан, глубоко, прерывисто дышал, улыбался, глядел вокруг. Потом, распахнув руки, побежал вниз, чувствуя, как упруго подается, словно войлочная кошма, дерн под ногой, как сладко щекочет щеки и шею несущийся навстречу тугой воздух. Выбившись из сил, он упал на землю, лег на спину, глядя вверх. Небо было нежно, пастельно-голубым, таким, каким оно бывает только весной. Неподвижно распахнув крылья, парил беркут. И струился в вышине непривычно теплый весенний воздух.

Подошел Зуфар Хадиевич, бросил на землю плащ, лег молча. Так они лежали долго, глядя в небо, думая о своем. Наконец художественный руководитель спросил, щелкнув зажигалкой:

— Хорошо прошла свадьба?

Алимардан быстро покосился на него, но лицо художественного руководителя было покойным, безмятежным, благостным. Он неторопливо выпустил колечки дыма изо рта.

— Это был мой старый друг, — сказал Алимардан виновато. — Приставал, приставал, ну как откажешь?.. — Через паузу он продолжил: — Я понимаю, Зуфар-ака, люди на концерт идут ради меня, а я… Нехорошо вчера получилось…

— Ты думаешь? — Зуфар Хадиевич добродушно усмехнулся. — Нет, ты ошибаешься, дорогой… Давно уже люди ходят на концерт не только ради тебя… Появились другие имена, ты пропустил это…

— Ради кого же? — чувствуя, как поднимается в нем обида, спросил Алимардан. — Интересно…

— Есть другие… — словно не услышав, продолжал художественный руководитель. — Речь не о зрителях сейчас, а о тебе. Я работаю в театре уже тридцать лет, сколько я видел за это время дарований, погибших прежде своего расцвета!.. Мне было бы жаль увидеть тебя среди них…

Алимардан, дернувшись, резко сел и тоже закурил, обиженно глядя в сторону. Нечего его хоронить раньше смерти.

— За год ты хоть одну новую песню создал? — продолжал все так же неторопливо Зуфар Хадиевич. — Нет… Тебя не удивляет, почему уменьшилось число твоих поклонников?

В общем-то в глубине души Алимардан чувствовал, что с его славой что-то происходит. Однако ему было чем себя утешить.

— Конечно, — усмехнувшись, сказал он. — Ажиотаж прошел, так всегда бывает. И вы сами это знаете, что, когда появляется новый певец, его окружают сырихи — глупые девчонки, кидающиеся на всякое новое имя, на смазливую морду. Так было со мной, теперь с Муталом Кадыровым, потом придет черед следующего.

— Верно, — согласился Зуфар Хадиевич. — Но сырихи уже давно тебя бросили. А сейчас бросает публика.

— Неправда. Меня не бросят истинные ценители искусства.

— Ты стал хуже петь, — Зуфар Хадиевич поднялся. — Ты слишком много пьешь, куришь, у тебя слабые связки… Проверь себя: ты теперь микрофон в самый рот суешь, а раньше он тебе не был нужен. Подумай об этом серьезно… За вчерашний твой проступок я должен был бы тебя прогнать из театра. Но я хочу тебе добра, поверь.

— Я не нуждаюсь ни в чьей жалости, — Алимардан тоже поднялся. — Думаю, вам тоже не придется меня больше жалеть.