Ахмедхан Абу-Бакар - Опасная тропа

Мурад и Михайла приободрились и после первых стаканов вина основательно расположились на ковре, подложив подушки поудобнее и подперев локти. Михайла расскажет что-нибудь — смеется Мурад. Мурад поведает о каком-нибудь случае — хохочет Михайла. И я смеюсь вместе с ними, хотя то, о чем они рассказывали, я уже слышал от них десятки раз. От такого насилия над собой у меня даже скулы разболелись. Будь они прокляты, все эти условности, — как бы не обидеть, как бы угодить, как бы сделать так, чтобы о тебе дурно не подумали. Неужели нельзя быть человеку самим собой, — где надо — засмеяться, а где надо — и зарычать, зареветь. Но я за долгие годы учительствования научился сдерживать себя, хотя давно замечено, что это отрицательно сказывается на здоровье.

Время шло, а гости и не думали уходить. Вот уже двенадцать, а в горах люди ложатся спать рано, чтобы встать с рассветом. А гости все едят и пьют. Уже час, два часа ночи.

Жена моя забеспокоилась: дети не спали, шумели. Патимат демонстративно стала в гостиной стелить постель, приговаривая:

— Сегодня я детей уложу здесь, там им душно. — И как бы нечаянно несколько раз тушила свет. Но гости хоть бы что, — они продолжали свое, заиграли на чугуре и запели громче прежнего.

Тут уже я не выдержал. Если у гостей нет совести, то у тебя-то она должна быть, подумал я. И, обращаясь к жене, говорю:

— Ой, уже время позднее, засиделся я у вас… — И смотрю я на гостей: ни одной черточки не изменилось на их лицах. Тогда я встаю и, протягивая им руку, говорю: — Спокойной вам ночи, друзья… Спасибо тебе, Патимат, за угощение. Мне пора домой.

И тут-то гости переглянулись и сказали:

— Проводим, что ли…

Вот какие вчера были у меня гости и вот почему сегодня стыдно мне показаться на глаза жене. «Нет, сегодня я ни к кому не зайду и никого не приглашу», — даю я себе слово, хотя знаю: учителя, освободившиеся от школьных забот, похожи на поток, прорвавший плотину, на стихию. Аульчане мои очень гостеприимны, порой они даже не сознают, что это иногда доходит до абсурда, до самой крайности. Один американский журналист, аккредитованный в Москве, побывал у нас и в своей нелестной статье, говорят, в «Нью-Йорк Таймсе» даже отметил, мол, люди здесь находятся еще в фольклорном периоде, что копейку свою беречь не умеют. Щедрость фантастическая. И невдомек этому заокеанскому гостю, что щедрыми нас сделала Советская власть, а не фольклор. Да, горцы славятся гостеприимством. Но у них есть в запасе еще и пословица: «Золотая печать у гостя на спине бывает».

А день сегодня на самом деле добрый и светлый. Я тихонько открываю дверь и смотрю — перед дверью стоит табуретка, на ней… что бы вы думали? — жена моя приготовила мне завтрак. В душе я проклял себя за то, что я такой черствый и не бережливый по отношению к семье, но завтрак съел с удовольствием, все повторяя в душе: «Спасибо тебе, жена моя, тебе бы царевной быть с сотнями прислуг». А на дверной ручке одежда моя будто из химчистки, починена, поглажена. И как она это успевает, просто удивляюсь. С каждым разом моя нежность к ней возрастает. Одеваюсь и в кармане нахожу пять рублей. «Ты, жена моя, в тысячу раз лучше, чем я думал о тебе! Я бы расцеловал тебя, окажись ты рядом». — И только я подумал об этом, как жена предстала передо мной. Она поднялась со двора, вся перепачканная, руки в навозе — она во дворе месила кизяк и лепила его на стену — все стены нижнего этажа испещрены этими лепешками — в волосах торчит солома, а ноги, ноги, боже мой…

— Доброе утро, как ты спал? — с улыбкой обращается она ко мне.

— А где дети? — спрашиваю я ее и сам не узнаю своего голоса. — Ты смотри за младшим, опять его может соседский бычок забодать…

К черту, к дьяволу все. Что я говорю. Я же хотел ее поцеловать, поблагодарить, что я думал и что ей сейчас говорю?! Какая ласка, какие чувства, когда она вся в кизяке. Боже мой, где же смысл жизни?! А ведь не только моя жена крутится с раннего утра до поздней ночи. Какая тут может быть красивая жизнь. Нет, дальше так жить нельзя. Когда же мы расстанемся с этим убожеством, с этим, ставшим привычным, невежеством, приторным запахом сыромятины? И эта мысль, возникшая сегодня спросонья, вдруг в моем сознании укрепляет меня в стремлении изменить жизнь. И дав жене несколько наставлений, вроде «сегодня праздник, смотри детей одень поопрятнее, да и тебе следовало бы лучше выглядеть, все-таки учительская семья», — выхожу, как это у нас принято говорить, на люди.

На душе все-таки легко, ни тетрадей тебе, ни учебников, от которых рябит порой в глазах. Как-никак, с этого дня для учителя начинается пора отдыха, блаженная пора, тем более в этом году я отказался поехать на так называемые курсы повышения квалификации в город. Хватит, сколько еще можно повышаться. Лучше сберегу деньги для семьи. А если удастся, то потрачу это время для заработка. Тем более наш директор совхоза Усатый Ражбадин затеял грандиозную для наших условий стройку. Я уверен, жизнь должна стать и станет лучше. Верю я в это потому, что хочется жить лучше, по-человечески, хочется сделать жизнь добрее и светлее.